Форум » Архив-2 » 7 ночей, или Новые сказки Шахерезады, СС/ГП, G, фэнтези/юмор, макси » Ответить
7 ночей, или Новые сказки Шахерезады, СС/ГП, G, фэнтези/юмор, макси
Svengaly: Автор: Svengaly Pairings: СС/ГП Жанр: фэнтези/юмор Summary: данайцы приносят дары, троянцы с радостью их принимают… для тех, кто не верит в предсказания, жизнь всегда непредсказуема (впрочем, и для тех, кто верит, тоже) Рейтинг: G Вежливый отказ: кесарю – кесарево, Роулинг – Роулингово. Предупреждение: AU, вечное AU.
Svengaly: - Не давала ли тебе твоя приятельница пери еще какого-нибудь волшебного предмета, моя африта? – обратился Волдеморт к Шахерезаде, едва лишь та покинула свой кувшин. - Неужели моему господину уже прискучила безделица, которая развлекала его вчера? – ответила африта с той же притворной шутливостью, за которой скрывалось нечто большее. - Видеть будущее, конечно, забавно, а подчас и приятно, - заметил Темный лорд, - однако, эта забава может обернуться погибелью, если, глядя в день грядущий, позабыть о дне настоящем. - О повелитель, ты мудр, как подобает властелину мира, и речь твоя разумна, - согласилась Шахерезада. – Какого рода магический предмет ты желаешь получить? - Я согласен на любую вещь, которая поможет мне уничтожить человека, неизменно встающего у меня на пути и разрушающего мои планы. Мне известно, где он обитает, но в дом я проникнуть не в состоянии. Тут Волдеморт ошпарил Лестранж взглядом, кипящим от неправедного гнева. - Если бы тебе был известен ход, которым ты смог бы появиться в доме тайно и внезапно, - начала Шахерезада мягким тоном, но так, что Волдеморт посмотрел на нее с особым вниманием, - тебе не понадобились бы никакие артефакты. Не сомневаюсь, о могучий, что враг твой не может померяться с тобою ни силой, ни умением. - Ты права, - согласился Темный лорд, - мой враг – просто мальчишка, не искушенный в магических искусствах, однако случай ему благоприятствует. - Случай – могучий союзник, - Шахерезада вздохнула, - впрочем, напав неожиданно, ты лишишь противника возможности прибегнуть к помощи любого рода. - Зачем ты говоришь все это, Шахерезада, - сказал Волдеморт, сердясь, но все же поддаваясь рассудительному тону африты, - когда я уже упомянул, что доступ в дом невозможен? - Мудрейший из владык земных, правда ли, что местные жители имеют опасное обыкновение украшать свои дома изображениями умерших людей, которые движутся, говорят и живут странным подобием жизни? - Ты говоришь о магических портретах, - кивнул Волдеморт. - Можно отправить зов, и откликнувшееся на него существо на портрете откроет для тебя двери в тот дом, куда ты желаешь попасть. - Никогда не слыхал ни о чем подобном, - Волдеморт подался вперед, сжимая подлокотники трона, - если бы таким путем можно было попадать в защищенные чарами дома, многое бы изменилось. - Прежде всего, перестали бы вешать такие портреты, - с улыбкой возразила Шахерезада. – Слишком сложна задача подобной связи, о достойнейший, чтобы о ней шептались профаны; у тех же, кто способен ее осуществить, достанет разума не делать своего искусства достоянием глупцов. Прежде всего, нужно послать зов, как луч, не просто от разума к разуму, но от разума человека к разуму существа, менее живого, чем призрак. Разум этот должен откликнуться с непреложностью необходимости, исключающей возможность отказа. После этого цепью особых формул надлежит сковать пространство и как бы отлить из него полую иглу, которая откроется в заданной точке, и, развоплотившись, вновь обрести плоть, добравшись до места. Как видишь, о царь времени, задача не предполагает простоты исполнения. Воспользовавшись, однако, скромной помощью твоей недостойной служанки, о господин мой, ты сумеешь напасть на твоего врага и убить его прежде, чем он осознает твое присутствие. Волдеморт глядел в пол, перебирая в уме слова африты, будто четки, но по морщинке на лбу и по движению пальцев, отбивающих ритм на костлявом колене, всем стало понятно, что предложение не будет отвергнуто. Лестранж угрюмо молчала, то ли не желая испытывать на себе гнев вспыльчивого Лорда, то ли не считая предприятие опасным. Скорее всего, ей так хотелось избавиться наконец от Поттера, что она сочла риск оправданным. - Жуткие штуки, эти портреты, - сказал Петтигрю столь неожиданно, что и сам, кажется, удивился свои словам. – Я однажды повстречался с изображенным на нем существом, и лучше бы этой встречи не было. Он тут же замолчал, и по его лицу прошла судорога неприятного воспоминания. - Не желает ли мой повелитель выслушать историю маленького господина с железной рукой, пока рождается одно из мудрых твоих решений? - предложила Шахерезада. - Что ж, поглядим, какой из тебя рассказчик, Питер, - протянул Волдеморт с мягкостью, которая так же не скрывала жестокой воли, как сетчатая перчатка, облегая руку, не скрывает белизны кожи под нею. – Начинай, а мы тебя с удовольствием послушаем. Напутствуемый таким образом, Петтигрю, который сам был не рад, что раскрыл рот, заговорил.
Svengaly: Здесь следует рассказ Питера Петтигрю о Белом Огне в том виде, в каком он был записан Шахерезадой, поскольку косноязычие рассказчика оскорбляло ее эстетические чувства. Когда мне было семь, мой отец отправился в гости к своей матери и взял меня с собой. Мои родители не были людьми состоятельными, в то время как у бабки водились деньги; теперь я понимаю, что отец намеревался попросить помощи в денежных затруднениях, а меня взял, чтобы смягчить скупую старуху. Но тогда я был слишком мал, чтобы видеть тайные пружины, движущие поступками людей, и лишь радовался своему первому большому путешествию: бабка жила в Корнуолле и никогда еще мне не приходилось уезжать так далеко от дома. Я хорошо помню, как впервые увидел дом, с которым связана моя история. Это был большой обшарпанный особняк, когда-то богатый, а теперь отмеченный печатью упадка. Мне он показался великолепным. Дом стоял на скале, и с террасы открывался изумительный вид на море; впоследствии я просиживал на ней часами, наблюдая за ослепительным пространством воды, над которым вились чайки, и за яркими парусами прогулочных яхт и простыми белыми – рыбацких судов, идущих в гавань. Гавань располагалась к юго-западу от бабкиного дома; вокруг нее раскинулся маленький городок, а может, большая деревня; над гаванью высился маяк, внесенный во все лоции. Но напротив моей террасы зеленые волны покрывались белыми гребнями, и вились, и кипели, отмечая таящиеся под водой рифы. Дом был велик, но выстроен так бестолково, что большую его часть занимали коридоры и лестницы, оставляя немного места для самих комнат, однако за окнами открывался такой простор, что даже отведенная мне спальня, размером с чулан для метел, казалась огромной. Бабка встретила нас прохладно; впрочем, мне, кажется, обрадовалась: погладила по голове и сунула подсохшее пирожное. Не знаю, добился ли мой отец того, за чем приехал. Рассказ мой пойдет не об этом. Для начала должен сказать, что первая же проведенная нами у бабки ночь ознаменовалась несчастьем: одна из прогулочных яхт, идущих в гавань, сбилась с курса и затонула на рифах против нашего дома. Всем удалось спастись. Отец и бабка горячо обсуждали случившееся, также, как и все жители городка; жизнь тут была скучная. Капитан яхты, сам стоявший у руля, клялся и божился, что вел судно прямо на маяк: белый огонь на скалах, однако горел он не над гаванью, а севернее, – и он указывал на бабкин дом. О странном происшествии говорили недолго и сошлись на том, что бестолковые горожане просто перебрали пива, вот им и померещилось Мерлин знает что. От капитана и впрямь припахивало спиртным, как сказала бабка (а уж она знала обо всем, что творилось в городе), и это существенно снизило уровень доверия к его показаниям. Впоследствии я вернусь к этому происшествию, а пока хочу рассказать о портретах, которыми сплошь были увешаны стены бесконечных коридоров. Я старался не переходить из комнаты в комнату лишний раз, поскольку идти приходилось как сквозь строй; портреты перемигивались и в голос обсуждали мою скромную особу, а субъекты на них все как на подбор были некрасивые и вздорные. Лишь один портрет стоял особняком от этого паноптикума, заставлявшего меня сожалеть о своей принадлежности к семейству Петтигрю. Я опишу его подробно. Портрет изображал молодую девушку – думаю, ей было около восемнадцати, и мне она тогда казалась взрослой тетей, - в белом платье, с русой косой, уложенной венцом вокруг головы. О цвете ее постоянно потупленных глаз я ничего не могу сказать; лишь однажды я видел, как она их подняла… и об этом позже. Девушка не была красавицей, но ее нежное округлое лицо невольно приковывало взгляд; нечто чарующее заключалось в этих вечно опущенных глазах под тонкими, почти незаметными бровями и кроткой улыбке: такими магглы писали мадонн.
Svengaly: Она не шушукалась с другими портретами и не ходила к ним в гости. Портрет висел в небольшом тупике, рядом с окном, а на стене напротив располагалось большое зеркало, в котором отражались и портрет, и морская перспектива; в это отраженное окно девушка глядела часами, и на ее лице переливался блеск солнечных лучей, играющих на воде. Мы не прогостили и недели, как услышали о новом крушении; оно произошло примерно на том же месте и также ночью, но при каких обстоятельствах, в точности узнать не удалось. Вся команда рыбацкого судна погибла. На этот раз провели серьезное расследование, но результаты его мне неизвестны: отец и бабка не говорили при мне об этом случае, выдворяя меня из комнаты, где вели беседу. Тогда я шел на террасу или к своему любимому портрету и смотрел на море, и теперь меня завораживала не его красота, а коварная сила, под нею скрывающаяся. Если бы выразить бессвязные детские впечатления одной фразой, то она звучала бы: «Так значит, ты умеешь убивать?» Однажды ночью я вышел из спальни – надо ли говорить, зачем? – и, возвращаясь, заметил мелькание света за поворотом коридора. Наслушавшись от бабки о пожарах (как многие старухи, она была мнительна), я пошел выяснить, в чем дело, в мыслях примеряя лавровый венок героя, спасшего дом от огня. Свет исходил из моего тупичка. Девушка на портрете стояла, прижавшись к самой раме, держа в руке свечу. Я не видел ее лица, только эту свечу, горевшую неестественно ярко; девушка играла ею, описывая круги, и свет, отражаясь в зеркале, усиливался троекратно. Я стоял, прижавшись к стене, и с изумлением наблюдал за представлением, не пытаясь вникнуть в его смысл. Сквозняки в доме гуляли, где хотели, я замерз и, в конце концов, не удержался от громкого «апчхи». Девушка проворно обернулась, но я был проворнее: испугавшись неизвестно чего, я спрятался за угол и замер там; сердце мое колотилось где-то в горле. Отблески больше не играли на потолке и на стенах, должно быть, обитательница портрета погасила свечу. Мне вдруг померещилось, что она выбралась из рамы и тихонько крадется ко мне, ближе, ближе, протягивает руки, а на губах ее играет та же кроткая улыбка. Мысль об улыбке почему-то ужаснула меня более всего; я сбросил башмаки, чтобы не быть услышанным, и бросился бежать. Не помня себя, я запер дверь спальни на щеколду, пододвинул к ней тяжелый стул и, забравшись с головой под одеяло, продрожал почти до рассвета. Свет утра развеял мои страхи. Что дурного было в том, что девушка, лишенная сна и всякого занятия, любовалась собою в зеркало, освещая себя свечой? И все же я не решился пойти в тупичок тем утром. Я не боялся увидеть девушку, о, нет: меня преследовал страх, что рама окажется пустой. Днем же я вовсе забыл о портрете, потому что отец взял меня с собой в город. Он не часто баловал меня родительским вниманием, и в тот день я был счастлив, как никогда. Стояла чудесная погода; пестрые мазки впечатлений сложились впоследствии в картину–воспоминание, неточную, но праздничную, и лишь одна встреча встала поперек этой светлой реки настроения. Было жарко, и мы с отцом зашли в паб; он взял себе пива, а мне – лимонад, и усадил меня на высокую барную табуретку, где я сидел, как большой, положив локти на стойку, рядом с просоленными рыбаками, скупо улыбавшимися моему важному виду. Минутное молчание, вызванное появлением новых лиц, прекратилось возобновлением прерванного разговора. - И будь я проклят, если не увидел маяк и не пошел на него, а на самом-то деле я вел свою «Малютку» прямиком на скалы, - заговорил краснолицый мужчина в куртке, запачканной смолой, и в новенькой белой фуражке, остужая свою горячность ледяным пивом. – То ли в голове у меня помутилось, то ли что, только иду я на риф, и вдруг – раз! – огня не стало. Я только рот открыл, гляжу – маяк-то в стороне, и прямо по курсу крутятся водовороты, а полнеба заслоняет скала, на которой стоит дом миссис Петтигрю. Тут я и понял, куда меня занесло. Вот и скажите мне… Дальнейшего я не услышал, потому что отец допил свое пиво, и мы продолжили прогулку. Наш визит подходил к концу; мы с отцом должны были уезжать наутро. Я соскучился по матушке, по нашему коттеджу и своим игрушкам, однако при мысли о том, что я оставлю этот дом, и это море, и никогда больше не увижу девушки на портрете, меня охватила… нет, не тоска, но предчувствие тоски. Было за полночь, но мне не спалось, и я вдруг решил повидать портрет напоследок. Сознаюсь, не только сентиментальные чувства двигали мной, но и смутная потребность испытать свою храбрость. Решимость почти оставила меня, когда я увидел уже знакомый танец белых пятен света на темных стенах и потолке, но я преодолел себя и пошел вдоль стены, стараясь ступать бесшумно.
Svengaly: Тупик затянуло серебряной сетью: отблески волн преломлялись и колыхались от стены к стене, отражаясь в зеркале. Отражалась в нем и она. Я увидел ее отчетливо и застыл, словно меня поразило «Ступефаем»: слов нет, чтобы выразить, каким отвратительным сделалось это кроткое лицо, изрытое оспинами теней; жуткая сила безобразия и безумия, смявшая и исказившая нежные черты, приковала меня к месту. И тут девушка заметила меня. Впервые я увидел ее глаза; белый огонь их горел ярче свечи, ярче луны, отражавшейся в зеркале. Девушка замерла, а потом шагнула ко мне, и я увидел, что пальцы ее легли на раму снаружи… Наутро отец и бабка нашли меня лежащим на полу в том самом тупичке и едва привели в чувство. Первое время ни они, ни колдомедик, которого спешно вызвали из города, не могли добиться от меня ничего, кроме всхлипываний, но потом отцу все же удалось меня успокоить настолько, чтобы я смог рассказать о произошедшем. Мой рассказ произвел гораздо большее впечатление, чем я рассчитывал увидеть – я уже знал, как недоверчивы взрослые к историям ребенка, если эти истории отличаются от принятых мнений о мире – но отец не только поверил мне, но, кажется, испугался не на шутку. Он взял с меня слово молчать о портрете, и я держал его долгие годы – лишь теперь я нарушил его ради вас, мой Лорд. Мы покинули бабкин дом, и, только окончив школу, я вспомнил об этом случае и спросил у отца, кто была та девушка, и что сделалось с портретом. Ее звали Абигайл Кросби, она так и не стала Петтигрю: жених, мой прапрадед, оставил Абигайл почти под венцом ради ее родной сестры; несчастная невеста захворала и скончалась в мозговой горячке. За давностью лет не представлялось возможным выяснить, как ее портрет оказался в особняке; однако то, что прапрадед, морской офицер, погиб вместе с судном, на котором служил, на рифах напротив собственного дома, на глазах своей жены, не уменьшило решимости бабки уничтожить эту картину. Что она и сделала. Вот как Абигайл заманивала корабли на рифы: свет зажженной ею свечи, отражаясь в зеркале, усиливался им, и через открытое окно был виден далеко в открытом море. Моряки, знавшие, что над гаванью стоит маяк, шли на свет и разбивались на скалах. Абигайл губила их, как погубила обманувшего ее жениха. Единственное, чему не поверил отец в моем рассказе – тому, что рука девушка высунулась за пределы рамы. Он сказал, что это почудилось мне перед тем, как сознание меня покинуло. Может и так, но в самых страшных своих снах я неизменно вижу склонившееся надо мною кроткое лицо и слышу шепот: «Абигайл, меня зовут Абигайл», а затем лба моего касаются тонике пальцы, и - Мерлин! – они холодны, как лед, но от их прикосновения в мозгу моем зажигается белый огонь. Иногда он загорается наяву, и тогда я чувствую живущее во мне чужое безумие и становлюсь слугою смерти, а голос все шепчет: «Абигайл, помни Абигайл». На этом завершается рассказ Питера Петтигрю о Белом Огне TBC
Светлана-z: Вообше-то получаеться что Поттера мало того что родителей лишили. так еще и жизни и счастья и еще и унижают. Как-то стало за него обидно. Какую там печать надо найти и взломать чтоб африта получить в пользование. Гарри явно заслуживает хоть какого-то возмещение ущерба. А то получаеться просто использованный мальчик. и Альбус становиться не светлым а черным. :( Вообщем я запуталась. Но читать мне пока нравиться.
Svengaly: Светлана-z пишет: Как-то стало за него обидно. Обидно, это верно: так и задумано, чтобы подчеркнуть основную мысль фика. Свежую и оригинальную мысль, которую использовали не более тысячи раз различные авторы в различных произведениях. Надеюсь, от окончания вам полегчает, а заодно и запутанные моменты прояснятся.
Svengaly: - За что я ценю своих слуг более всего, так это за способность бесконечно меня удивлять, - заметил Волдеморт. – В самом деле, Питер, я и не подозревал, что с тобой могло произойти нечто до такой степени романтическое. Однако вернемся к тому, с чего начали. Африта, я согласен попробовать предложенный тобою способ проникновения в дом. Можешь ли ты послать зов прямо сейчас? - Да, повелитель. Лицо африты стало сосредоточенным; глаза ее походили теперь на глаза статуи и смотрели словно бы сквозь мраморную тень; губы не шевелились, однако не только Волдеморт, но и остальные слышали настойчивый, неотступный зов на незнакомом им языке. Наконец, Шахерезада вздохнула и улыбнулась. - Что? – жадно спросил Волдеморт. - Нам благоприятствует судьба: откликнулась бывшая хозяйка этого дома. Она впустит нас, если ты пожелаешь, мой господин. - Разумеется, я этого желаю! – воскликнул Волдеморт нетерпеливо. – Что нам следует сделать? - Не соблаговолит ли мой драгоценный повелитель дать мне кувшин, который служит моим обиталищем? - Зачем? – прищурился Волдеморт с подозрением. - С его помощью мы выстроим коридор, о котором я говорила, - успокоила его Шахерезада. – Ты не потеряешь власть надо мной, о царь времени - ведь ты сломал печать, которая единственно и удерживала меня в кувшине. Шахерезада взяла сосуд, неохотно протянутый ей Темным лордом, и перевернула его вверх дном. Из горлышка полилась субстанция, подобная овеществленной пустоте; серебристые нити пронизывали ее толщу, извиваясь, будто змеи. Шахерезада отпустила кувшин, и он повис в воздухе, вибрируя и издавая протяжные звуки, напоминающие монотонный напев далеких голосов, а субстанция все лилась и исчезала в полуфуте от пола. Воздух вокруг кувшина замерцал, собираясь в прозрачный столб. - Создание портала займет некоторое время, - пояснила Шахерезада. – Не позволит ли драгоценный повелитель скрасить минуты ожидания занимательной историей? Волдеморт кивнул, не отрывая завороженного взгляда от крутящегося воздушного столба и заключенного в центре кувшина. Шахерезада же устроилась, скрестив ноги, на бархатной подушке и сделала значительное лицо, как всегда, когда принималась за повествование.
Svengaly: Здесь следует рассказ о Духе из Амфоры. Ремус Люпин рухнул на каменную скамью, хватая воздух ртом и прижимая ладонь к екающей селезенке. - Кажется, я становлюсь стар для подобных развлечений, - пробормотал он и тут же вскочил, чтобы взглянуть в узенькое зарешеченное окошко, прорезанное в двери склепа, где он нашел себе укрытие. – Да благословит Мерлин эти старые кладбища! В окошечко были видны несколько памятников разной степени запущенности и гравийная дорожка, по которой шли старушка с букетом хризантем в сухоньких ручках и молодая женщина, толкавшая перед собой коляску. Ни одна из них даже отдаленно не напоминала Фенрира Грейбека, и Люпин, отступив от двери, со вздохом облегчения расположился на своей скамье и осмотрелся. Саркофаги, его окружавшие, настраивали на философский лад. «Все там будем, - подумал Люпин, и тут же прибавил поспешно, - но чем позже, тем лучше». Два вопроса занимали его внимание: найдет ли его Грейбек, даже в человеческом обличье сохранявший звериное чутье, и как долго ему сидеть тут в ожидании. Над третьим вопросом: что делать, если Грейбек все же его обнаружит, он предпочитал не задумываться, так же как и над тем, куда подевалась его палочка. Проанализировав ситуацию, Люпин признался себе, что идея подобраться к Грейбеку через его подружку оказалась не так хороша, как ему представлялось, и что, вдохновленный чувствами Тонкс, он несколько переоценил свое мужское обаяние. «Хорошо, что Северус об этом не узнает», - подумал Люпин и грустно улыбнулся: какая теперь разница, как оценил бы его действия старый недруг. Конечно же, оценка оказалась бы невысокой. Люпин живо представил себе ухмылку Снейпа и загрустил. Мучаясь от вынужденного бездействия, Люпин встал и обошел склеп по периметру, рассеянно читая надписи на табличках: занятие, не способствующее веселью. «Драгоценной супруге и матери…» «Скорбим всем сердцем…» «…поведет меня к тихим водам долиною смертной тени…» - Хоть бы немного воды, - Люпин сглотнул пересохшим горлом. Взгляд безотчетно метнулся по склепу и наткнулся на предмет, не вполне здесь уместный. Скрытая одним из саркофагов, в уголке скромно стояла греческая амфора - Люпину приходилось видеть такие в Британском музее. Кстати вспомнилось, что некогда в гробницах оставляли для духов усопших еду и питье. Сознавая, насколько нелепа надежда на то, что семья, владеющая склепом, решила вернуться к древним традициям, Люпин все же взял амфору и отправился с нею на свою скамью. - Не вино, конечно,- бормотал он, трудолюбиво расковыривая сургуч. – Скорее, прах… какого-нибудь вдохновенного эллиниста. Он осторожно пошатал и вытащил пробку, перевернул амфору. Пусто, даже пыли в ней не оказалось. - Вот и все, - разочарованный Люпин постучал согнутым пальцем по донышку. - Кха-кха, - донесся из амфоры скрипучий кашель, и старческий голос произнес: - Кто здесь? Люпин не уронил кувшин только потому, что оцепенел от изумления. - А кто там? – спросил он осторожно, подозревая себя в сумасшествии. - Я первый спросил, - сварливо ответил голос. - Профессор Ремус Люпин, - вежливо отрекомендовался Люпин в горлышко амфоры, представил, как выглядит со стороны, и с трудом сдержал истерический смех. - Профессор? – недоверчиво откликнулся голос. – Постойте-ка… Послышалось кряхтенье. Амфора заходила ходуном. - Держите крепче, - предупредил голос, и Люпин покорно вцепился в глиняные бока. Некоторое время ничего не происходило. Только кряхтение сделалось громче. - Что? – робко спросил Люпин. - Что-что… - проскрипел раздраженный голос. – Не видите – я застрял! Потрясите амфору, да как следует! Люпин энергично тряхнул сосудом; раздалось тихое: «чпок», и из амфоры выпал круглый комочек, мгновенно превратившийся в небольшого румяного старичка с длинной седой бородой. - Профессор Флитвик! – ахнул Люпин. – Филеус, что вы здесь делаете? - Во-первых, не имею чести быть с вами знакомым, - сердито ответил старичок. – Во-вторых, мое имя – не Филеус, а Финеас. - Простите, я обознался, - извинился Люпин. - Ничего страшного, - сменил гнев на милость старичок. – Вероятно, вы спутали меня с одним из моих потомков… который теперь год?... который?! Ах-ах, как летит время! Старичок пригорюнился. Теперь Люпин видел, что он намного старше Филеуса, да и лица их были не так похожи, как показалось Люпину поначалу. - Чем занимается мой потомок? – спросил старичок наконец. - Преподает в Хогвартсе. - Приятно слышать, что семейная традиция соблюдена. Я тоже преподавал в Хогвартсе, с 1204 года, в течение восьми лет. Позвольте представиться: Финеас Флитвик. Ваше имя мне известно. - Рад нашему знакомству, - отозвался вежливый Люпин. - Взаимно, но хотелось бы узнать, какие обстоятельства к нему привели. - А? - Каким образом вы здесь оказались, молодой человек? Я очень сомневаюсь, что вы любите проводить часы досуга на кладбище, отдыхая в склепах. - Вы хотите узнать, что я здесь делаю? – сообразил Люпин. – Я вынужден скрываться здесь от врагов. - Неужели нашу добрую Англию до сих пор терзают междоусобные распри?! – горестно всплеснул руками Флитвик. - Боюсь, что так, многоуважаемый профессор, - подтвердил Люпин и вкратце рассказал Флитвику о Темном лорде и его приспешниках, а также о борьбе, которую ведет с ними магическое сообщество. - Прискорбно сознавать, что, видимо, человеческая природа никогда не изменится, - поник головой Флитвик. – Всегда найдется кто-то, желающий властвовать над своими собратьями и готовый ради власти на все. Лишь одно радует: неизменно восставая, зло столь же неизменно терпит поражение. - А если оно одержит победу? – спросил Люпин. - Ну, тогда его перестанут называть злом, и будут считать таковым проигравшее добро, - объяснил Флитвик, кротко моргая глазками. - Как вы меня утешили, - меланхолически отозвался Люпин. – Позвольте предложить вам аналогичный вопрос, профессор: вы-то как попали в эту амфору? - Это длинная история, - Флитвик разгладил бороду и примостился рядом с Люпином на краешке скамьи. - Я не тороплюсь.
Svengaly: - Что ж, в таком случае… - Флитвик откашлялся и заговорил тоном профессионального лектора. – Как я уже упоминал, я был учителем в Хогвартсе, преподавал историю Магии. Кстати, что вы думаете об этом предмете? - Студенты не слишком его любят, - сдержанно ответил Люпин. - Почему? – круглые глаза Флитвика округлились еще больше. - Эээ… полагаю, они находят его скучным. - Скучным?! Да нет предмета, интереснее этого! – Флитвик даже подскочил от негодования. – С моих уроков студенты уходить не желали! - Наверное, в наше время его как-то не так преподают, – высказал предположение Люпин. - Это возмутительно, - строго сказал Флитвик. – Совершенно недопустимое положение дел. - Вы правы. Я поговорю с руководством Хогвартса на эту тему, - пообещал Люпин. – Но прошу вас, продолжайте. - Легко сказать – продолжайте… я возмущен! Ну, хорошо. Так вот, особый мой интерес в то время вызывали магические сосуды, как то: кувшины, в которые заключали джиннов и афритов, чаши-предсказательницы, а также чаши, претворяющие налитые в них жидкости в магические субстанции: живую и мертвую воду, эликсир вечной молодости и тому подобное. Однако больше всего меня занимали сосуды, используемые магами для увеличения своих познаний. - Как это? - Видите ли, особым образом зачарованный сосуд представляет собой замкнутый контур, в котором информационное поле достигает неслыханной напряженности. Попав в такой сосуд, вы буквально пропитываетесь знаниями насквозь. С потолка на колено Флитвика упал паучок, заметался в панике, поджал лапки, прикинувшись мертвым. - Дурашка, - ласково проговорил Флитвик, бережно перемещая паучка на скамью, и собрался было рассказывать дальше, но, вспомнив о чем-то, повернулся к Люпину и пребольно ущипнул его за руку повыше локтя. - Прошу прощения, - сказал он захлопавшему глазами Люпину и продолжил, как ни в чем не бывало. - Я неоднократно предпринимал попытки создать такой сосуд самому, однако ничего у меня не выходило, и я уже совсем отчаялся осуществить мечту своей жизни, как неожиданно получил приглашение оценить коллекцию одной пожилой леди. Муж ее был коллекционером страстным, но бестолковым и собирал буквально все, что подворачивалось под руку и казалось ему достаточно ценным. И там я наткнулся на подлинное сокровище! Взволнованный Флитвик помахал рукой, и из горлышка амфоры вылетела капля, тут же превратившаяся в стакан воды. Флитвик осушил его залпом. - Не желаете угоститься? – предложил он вежливо, заметив жадность, с которой Люпин уставился на стакан. - Буду вам чрезвычайно признателен. Стакан наполнился водой. Профессор положительно начинал нравиться Люпину. - Гм. Так… на чем я остановился? - На сокровище, - подсказал Люпин, вытирая рот. - О, это поистине было сокровище! Древняя амфора, зачарованная как раз потребным мне образом, да еще с подробнейшими инструкциями на древнесирийском языке, которого – какая удача! – мой коллекционер не знал. Но тут возникло осложнение. Глупая старуха, которой я предложил продать амфору, отказалась наотрез расставаться хоть с одной вещью из собрания мужа. - Какая досада, - посочувствовал Люпин. - И не говорите! Что я должен был делать? Люпин изобразил на лице: «Я весь внимание». - Разумеется, я просто нашел в собственной коллекции похожую амфору и заменил ею вот эту, которую… забрал. «Украл», мысленно поправил его Люпин. - Разве не поступил бы таким образом любой здравомыслящий человек на моем месте? - Ну конечно, - поддакнул Люпин. Ему было не привыкать лицемерить. - Итак, - продолжил Флитвик, все более воодушевляясь, - воспользовавшись тем, что наступили каникулы, и студенты разъехались, я подготовил амфору. Наступил долгожданный миг. Это было легко; перемещение походило на то, как если бы я был ребенком и скатился на санках с горы: помните ли вы это ощущение полета, от которого замирает сердце, и веселой жути? И произошло все с той же мгновенностью; я был здесь, и очутился там. Прошло столько лет, а я помню свое первое впечатление удивительно ясно. Я парил в пространстве, сотканном из света; внизу, подо мной, изгибались сияющие полосы, образуя подобие пейзажа; между этими полосами двигались отдельные блики, перемещаясь с какой-то осмысленной упорядоченностью. Несколько таких световых сгустков приблизились ко мне и замерли как бы в недоумении. Один из них подплыл совсем близко, и я ощутил прикосновение к своему сознанию, создающее ощущение вопроса. Я не знал, как ему ответить, поэтому постарался с возможно большей отчетливостью выразить мыслью представление о собственной персоне, о своих намерениях, а также о способе, которым я сюда попал. Сгусток света затрепетал; очевидно, он понял меня, потому что удалился к своим собратьям. Все они сбились в рой, совещаясь, а через некоторое время рой распался; вдруг свет, меня окружавший, из мягкого и рассеянного сделался невыносимо жгучим, и я закрыл глаза, когда же вновь обрел способность видеть, то был потрясен. Пейзаж вокруг меня, хоть и удивительно красивый, стал все же обычным земным пейзажем: округлые холмы, светлая река, окруженная купами деревьев, а сам я стоял на поляне среди июльского разнотравья, над которым порхали создания, напоминающие громадных стеклянных бабочек с человеческими лицами. Тут Люпин вежливо прервал Флитвика и снова наведался к окошку: как ни интересен был рассказ, собственная жизнь занимала его гораздо больше. Флитвик дожидался его возвращения с нетерпением и заговорил прежде, чем Люпин успел присесть. - Одна из бабочек подлетела прямо ко мне и заговорила со мной странным, но ясным голоском. Представившись Орией, она пояснила, что мир амфоры согласился принять меня и дать мне столько знаний, сколько я пожелаю принять; для моего удобства окружающий мир принял привычные мне формы, чтобы не отвлекать своим своеобразием от процесса обучения. Ория была тем сгустком света, который приблизился со мной первым, она сама вызвалась сопровождать меня. На мой вопрос, кто она такая, Ория подумала и, воспользовавшись словом из моего лексикона, назвалась сильфидой. Я часто замечал, - добавил Флитвик, - что, используя простые и понятные слова и примеры из повседневной жизни, гораздо быстрее и качественнее обучишь студента новой науке, чем заставляя его зазубривать непонятные ему термины. - Вы правы, - согласился Люпин. – Чему же вас учили? - О, чтобы рассказать об этом, потребовалась бы не одна человеческая жизнь. Видите ли, там, в амфоре, вы становитесь частью мировой ноосферы, сами становитесь знанием; Ория лишь направляла меня, подсказывая верные пути и предостерегая от ошибок. По моим подсчетам, я провел в амфоре около месяца. Между тем, у меня была семья (я, кажется, забыл упомянуть об этом?), и я начал думать, что, возможно, жена и коллеги обеспокоены моим отсутствием. Я решил вернуться в свой мир. Ория приняла мое решение спокойно и сказала лишь, что, если я пожелаю вернуться, мне будут рады, и еще добавила, чтобы я был осторожен с обретенной силой. Итак, я покинул амфору и очутился в своем кабинете. Меня поразило, что мебель в нем покрыта толстым слоем пыли, а с потолка свисают тенета, похожие на обрывки простыней. Я заподозрил неладное. Когда же дверь не поддалась «Аллохоморе», подозрения перешли в уверенность. Я сосредоточился и усилием воли распахнул дверь. Снаружи загрохотало, и, выбравшись, я обнаружил, что дверь была заложена кирпичом, обломки которого валялись в коридоре, а над ними стояли два совершенно незнакомых мне человека, один – в гриффиндорской мантии, другой – в слизеринской, и глядели на меня в совершенном изумлении, не забыв, однако, направить на меня свои палочки. Друг мой, если у вас есть хоть зачатки логического мышления, вы без труда поймете, что со мной произошло.
Svengaly: - Сколько лет прошло с тех пор, как вы попали в амфору? – проявил сообразительность Люпин. - Больше ста, - Флитвик опустил голову. – Я навестил свой дом: моя жена умерла, умерли и дети; внуки глядели на меня, как на проснувшегося дракона. Я мог бы остаться в Хогвартсе – новый директор предлагал учредить кафедру специально для меня; силы мои увеличились многократно, я мог трансфигурировать или перемещать предметы, не прибегая к помощи палочки; что там: я мог изменять погоду, вызывать дождь или, напротив, разгонять тучи. Я мог бы сделаться первым магом Британии или даже Европы… но все это было мне не нужно. Мир изменился, даже язык стал другим. Я решил вернуться в амфору. Директор Хогвартса пообещал мне сохранить амфору в своем кабинете, и я снова скользнул в мир света. Ория, которой я рассказал о произошедшем, объяснила мне, что я неверно перевел одно слово в инструкции. Все должно было случиться наоборот: я провел бы в амфоре месяц или год, а время снаружи измерялось бы секундами. - А чем вы питались? – спросил Люпин, желудок которого также начал проявлять любовь к знаниям, а именно: желал знать, когда его наполнят. - В амфоре я не нуждаюсь в пище, - объяснил Флитвик. – Лишь когда я выхожу из нее, мое бренное тело напоминает о себе… Итак, снова потекли дни безмятежного счастья. Увы, мир устроен так, что все неизбежно заканчивается: и плохое, и хорошее. Закончилась и моя сказка. Однажды Ория сказала мне, что есть предел знаний, которые положено иметь одному человеку, и что предел этот мною достигнут. Сильфы должны покинуть мою амфору, точнее, исключить мою амфору из своей вселенной. Однако сам сосуд мне оставят в качестве убежища. - Но разве вам, с вашей силой, есть необходимость укрываться от мира? – удивился Люпин. - Нет, - Флитвик вздохнул. – Амфора призвана укрывать мир от меня. Я, молодой человек, существо опасное. Куда опаснее вашего Темного лорда. - Почему? – Люпину Флитвик казался совершенно безобидным. - Сила моя и познания сделались настолько велики, что в отношении моих действий начал срабатывать закон компенсации. - Боюсь, что не совсем вас понял. - Ах, вы совсем меня не поняли, молодой человек, и в этом ваше счастье. Тут вот в чем дело: всякое действие рождает равное ему противодействие; однако когда вы или другой заурядный человек совершает какой-либо поступок, изменения, произведенные им в окружающем пространстве, столь незначительны, что остаются практически незамеченными. Но в моем случае закон компенсации срабатывает неумолимо; любое свое действие я немедленно должен уравновесить противоположным. Вас удивило, когда я ущипнул вас? - Меня часто удивляют подобным образом, - невесело пошутил Люпин. – Я уже и привык. - Да, но все же? Если вы вспомните, что перед этим я помог пауку, мотивы моего поступка станут вам ясны. - И вы никогда не совершаете добрых дел? - Поверьте, мои добрые дела слишком дорого обходятся окружающим. Однажды я рискнул и пренебрег этим правилом. Могу сказать в свое оправдание, что даже не предполагал, к каким последствиям это приведет… В 1347 году, скитаясь по своим чудесным холмам, увы, уже в одиночестве, я ощутил колебания мирового эфира и, погадав на буковом листе и ягодах толокнянки, увидел, что корнуоллскому побережью угрожает чудовищное наводнение, которое унесет сотни жизней. Тогда я переместил воздушные потоки и немного изменил температуру Гольфстрима, а также исправил контуры прибрежного шельфа, и угроза наводнения миновала. - Это было деяние, достойное одного из величайших магов! - Я и есть величайший маг, молодой человек, – с тоской ответил Флитвик. – Дата вам ни о чем не говорит? Люпин попытался поймать ассоциацию, мелькнувшую в его памяти, но не преуспел. - Вы слышали об эпидемии Черной смерти, выкосившей пол-Европы? – спросил Флитвик и погрузился в угрюмое молчание. Люпин тоже помолчал, проникнувшись грандиозностью масштаба, потом, спохватившись, вскочил и намеревался уже подойти к окошечку, как дверь распахнулась, и приземистая плотная фигура встала на пороге. - Здравствуй, дружочек, - желтые зубы Грейбека оскалились в ухмылке, - вот и свиделись. А это кто? Твой знакомый покойничек? Придется вам потесниться, дедушка, скоро мертвяков тут прибавится. - Кто этот грубиян? – осведомился Флитвик. - Да так, один оборотень с городской помойки, - спокойно ответил Люпин, готовясь дорого продать свою жизнь. Грейбек лениво улыбнулся. Его уверенность в себе была так велика, что неумелое оскорбление отскочило от нее, словно от брони. Люпин ждал, что Грейбек пожелает создать хоть видимость поединка, однако тот не намеревался тратить времени даром и быстро пошел вперед, наклонив голову, Люпин успел поймать занесенную для удара руку, и кулак мелькнул мимо его лица. Грейбек хрюкнул и свободной рукой нанес противнику удар в рот. Люпин грохнулся на пол, крепко приложившись затылком об пол, и на дальнейшие действия Грейбека уже не реагировал. Между тем, тот уперся коленом Люпину в грудь и принялся душить его, неторопливо и с чувством. Воздух в легких закончился очень быстро, а вслед за невозможностью дышать наступила невозможность видеть. Люпин совсем уже смирился со своей участью, как послышался короткий, полный боли крик, а затем давление на горло и грудь прекратилось. Люпин со свистом вдохнул. - Как вы, молодой человек? - Кха-кха… гха, - обстоятельно ответил Люпин, отводя в сторону закрывшую ему обзор бороду профессора Флитвика. - Прошу прощения, что не вмешался сразу. - Спасибо, что вообще вмешались, - ответил Люпин, принимая сидячее положении и стряхивая с одежды мелкую серую пыль. – А где Грейбек? - Вот, - показал Флитвик. Люпин посмотрел на испачканную пылью руку и побледнел.
Svengaly: - Как же вы компенсируете спасение моей жизни? – спросил он, немного придя в себя. - Одну спас, другую отнял, - Флитвик пожал плечами. – В самом факте такого размена заложено необходимое равновесие. В мозгу Люпина, все еще страдающем от нехватки кислорода, забрезжила идея. - Профессор, может, вам все же пожить немного вне амфоры? – спросил он, наивно расширяя глаза. – Ведь вы знаете и умеете так много, что, несомненно, скоро приобретете привычку к уравновешиванию своих поступков. Неужели вам не интересно узнать, каким стал мир? - Я знаю, каким он стал, - грустно ответил Флитвик. - Одно дело – знать, а другое - видеть своими глазами, - возразил Люпин. – Вы могли бы отправиться в Хогвартс и встретиться с вашим потомком. Вы так похожи; не сомневаюсь, что вы друг другу понравитесь. На лице Флитвика изобразилось тягостное раздумье. - Достаточно будет просто ни во что не вмешиваться, - соблазнял Люпин, - если вы, конечно, не будете уверены, что сумеете компенсировать свои действия, - прибавил он не без задней мысли. – Вы можете вести уединенный образ жизни, но не в вашем сосуде, а в каком-нибудь уютном сельском домике, и, если вы пожелаете, в вашем распоряжении всегда будут внимательные слушатели. - Можно попробовать, - неуверенно протянул Флитвик, представляя себя в подзабытой роли лектора. - Разумеется, - подхватил Люпин. – Вернуться в амфору вы всегда успеете. - Но только прошу вас сопровождать меня постоянно, - строго сказал Флитвик. – Я знаю о вашем мире достаточно, чтобы не желать путешествовать по нему в одиночку. Взять хотя бы эти самобеглые повозки… - Автомобили. - … автомобили. Они давят людей! - Не думаю, что сделан тот автомобиль, который сумеет раздавить вас, профессор, - Люпин с натугой отворил тяжелую дверь. Он все еще покашливал: в горле, помятом железными пальцами Грейбека, слегка першило, но все же жизнь была прекрасна! Хруст гравия под ногами звучал слаще ангельского хора (а вот об ангельском хоре Люпин и думать не желал). - Зима, - с удивлением произнес Флитвик, щурясь на бледное солнце. Он казался взволнованным и счастливым. – Там, на холмах, никогда не бывает зимы… я забыл, как выглядит снег. Они подошли к кладбищенским воротам. За ними начиналась обсаженная липами аллея, по которой прогуливались несколько мамаш с колясками; слева аллею ограничивал забор, ограждавший кладбище от тех, кому сюда было еще рано; справа небольшая лужа, которую можно было назвать прудом только из великодушия, весело сверкала в свете яркого зимнего дня. Флитвик замер в воротах, не решаясь ступить в мир, оставленный им так давно. Люпин терпеливо ожидал, рассеянно оглядываясь по сторонам. Молодые женщины сбились в кучку и трещали, словно стая сорок, небрежно покачивая коляски в опасной близости от склона, ведущего к воде. Похожий на воздушный шарик малыш в яркой синей одежке прыгал по берегу. - Ну как, профессор, вы решились? – Люпин подумал, что, если не поторопить Флитвика, им придется тут заночевать. - Это трудно, - пробормотал Флитвик. – Так много людей! Я отвык от толпы. Вон тот младенец очень мил… ох! Люпин обернулся. Малыш потянулся за плывущей веткой и плюхнулся в пруд; ручки отчаянно замолотили по воде, басовитый рев поплыл над тихой аллеей и тут же утих, сменившись зловещим бульканьем. Женщины обернулись и дружно завизжали. Одна из них – очевидно, зазевавшаяся мамаша – металась по берегу, как курица, бестолково размахивая палочкой. По воде плыли пузыри. - Мерлин, - пробормотал Люпин и примерился было бежать, но тут вода разошлась, и малыш поднялся над нею, растопырив руки, как диковинная морская звезда, внезапно оставившая родную стихию. От синего комбинезончика шел пар. Младенец ревел, как все трубы иерихонские, и Люпин с облегчением отметил, что легкие его не пострадали. Малыша относило к матери воздушным потоком, вот он оказался в пределах ее досягаемости, и она с воплем заключила его в объятия. Люпин обернулся. Флитвик ответил на вопрос в его глазах сияющей улыбкой. - Компенсация? – сам собой выговорил язык Люпина, и радость на лице Флитвика сменилась неподдельным ужасом. - Ох, нет, - сказал он, беспомощно озираясь. – Жизнь за жизнь! Я ничего не могу поделать: так нужно, так нужно! Он повернулся и, спотыкаясь, пошел обратно к склепу. Люпин потрусил за ним, пытаясь разобрать невнятные восклицания, срывавшиеся с губ Флитвика, и едва не сшиб маленького профессора с ног, когда тот внезапно остановился. У одного из памятников возилась старушка, которую Люпин видел недавно в окошечко склепа. - Я виноват, - прошептал Флитвик, – но я должен соблюсти равновесие. Старушка схватилась за сердце и осела, ткнувшись лицом в клумбу. - О, я несчастный! – закричал Флитвик и вырвал прядь волос из своей шевелюры. – О, горе мне, горе! И он вырвал еще один клок волос. - Я слишком мягкосердечен, чтобы не вмешиваться в происходящее, друг мой, - со стоном обратился он к Люпину. – Ничего не поделаешь, придется воротиться в амфору. Обещайте же, что более не потревожите мой покой. - Обещаю, - ответил Люпин, переводя потрясенный взор с Флитвика на неподвижное тело старушки. - Прощайте, - уныло произнес Флитвик. Люпин не сводил с него взгляда, пока маленькая фигурка с пузатой амфорой под мышкой не скрылась под сводами склепа, и не затихли жалобные восклицания: «Горе мне, о, горе!», и только смог промолвить: - Страшная штука, эта компенсация! На этом заканчивается рассказ о Духе из Амфоры.
Svengaly: Волдеморт обнаружил явное любопытство с первых слов Шахерезады и, чем дольше он слушал, тем сильнее заинтересованность проступала на его лице. - Забавная выдумка, – заметил он, когда африта закончила свой рассказ. – Мне нравится игра твоего ума. Но, как ни жаль это признавать, а подобных сосудов не существует. - Кто я, чтобы спорить с тобой, о всеведущий? Но, между тем, такие вещи – вовсе не выдумка, - возразила Шахерезада. – Соломон-ибн-Дауд – тот, что просил у Аллаха не золота, не власти, а просил лишь мудрости, и был вознагражден за то и золотом, и властью, и мудростью превыше всех смертных – провел в подобном сосуде, как ему показалось, десять лет; на самом же деле промежуток времени был так мал, что чаша, которую царь уронил, когда исчез, еще не успела коснуться пола, когда он вновь появился. Там, в магическом замкнутом мире, и познал Соломон мудрость земную и премудрость небесную, и столь полны были его знания, что царь пожалел о неведении, ибо тот, кто прозревает грядущее и читает в сердцах людских, обречен на скорбь. Ни один маг с той поры не решался – или не мог – повторить его опыт в полной мере; и ни один из них не имел подобной власти. - Власти? – Волдеморт облизнул губы, словно слово оказалось сладким на вкус. – Власти! Но как можно отыскать подобную амфору? - О, господин, тебе не пришлось бы далеко ходить, если бы ты пожелал взглянуть на нее, - улыбнулась Шахерезада. – В действительности, точно такая есть в том доме, куда мы собираемся наведаться – в доме, который теперь принадлежит вашему врагу; не так давно в нем обитала семья подлинных волшебников, знающих многое о путях левой руки. Тебе достаточно задать вопрос вот этой женщине, в жилах которой течет их кровь, и она подтвердит: сосуд, похожий на тот, о котором я рассказала, давно находится в их семье. - Белла? – неприятно изумился Волдеморт. – Отчего же ты умалчивала о столь ценном артефакте? Ты решила приберечь его для себя? - Я не знаю, о чем она говорит! – возмутилась Лестранж. – В нашей семье нет и не было ничего подобного! - Возможно, ты просто запамятовала? – прошипел Волдеморт сладостно. – Не освежить ли нам твою память, дорогая моя Белла? От Crucio Лестранж спасла Шахерезада, заметившая невинно: - Не гневайся на нее, о достойнейший. Ее предок приобрел вазу, не ведая о подлинной ее ценности, и использовал столь неразумно, что лишь погубил себя. А ты, о верная псица могущественного и мудрейшего властелина, вспомни: разве ты никогда не слышала о Корнелиусе Блэке, который привез с островов Греции свою погибель? - Откуда тебе известно об этом? – прошептала изумленная Лестранж. – Это было так давно… да, мне рассказывали о Корнелиусе и его находке, но я думала, что это лишь одна из страшных историй, которыми дети любят пугать друг друга. - История и вправду не из веселых, - заметила Шахерезада, - но, в отличие от моих выдумок, она совершенно правдива. Мой господин, сооружение портала еще не закончено, и время есть. Не желаешь ли ты послушать рассказ этой вечно сердитой женщины? Волдеморт подумал и кивнул. - Коль скоро даже Питер оказался настоящим златоустом, - Темный лорд иронически покосился на Петтигрю, поспешившего прикинуться тенью, - тебе, Белла, стыдно будет ему уступить. Давай, рассказывай нам свою страшную историю, и постарайся, чтобы я не заскучал, а не то ты узнаешь, что такое настоящий страх! Можно ли было сопротивляться столь энергичному призыву к красноречию? Лестранж помялась и приступила к рассказу.
Svengaly: Здесь следует рассказ Беллатрикс Лестранж о Греческой Вазе в том виде, в каком он был записан Шахерезадой, поскольку всякую историю Шахерезада любит излагать на свой манер. - Скажи мне, Урсула, правда ли, что Николя Фламель поделился секретом Философского Камня с твоим свекром? - Какие глупости ты болтаешь, Ребекка, - ответила Урсула Блэк, урожденная Флинт, с завистью наблюдая за сестрой, легко порхающей по гостиной. Первенец, которого она носила под сердцем, должен был появиться на свет в следующем месяце, и Урсуле иногда казалось, что она не доживет до момента разрешения от бремени. - В самом деле: твой Найджелус моложе отца на тридцать лет, но вместе они смотрятся едва ли не как одногодки! – Ребекка мимоходом заглянула в зеркало и поправила затейливо уложенные локоны. – Уж прости, Урсула, я знаю, что ты в муже души не чаешь, а все-таки его отец куда красивее. Вот как бы ты стала меня называть, если б я вышла за него замуж? Матушкой? - Дурочкой, - Урсула утомленно прикрыла глаза. – Подай мне флакон с солями, что-то у меня в глазах темнеет. Я просила бы матушку, - Урсула сделала ударение на последнем слове и значительно посмотрела в глаза смутившейся сестры, - держать тебя подальше от этого человека, если бы хоть на минуту могла предположить, что ты его заинтересуешь. К счастью, возможность этого совершенно исключена. - Это почему? – осведомилась уязвленная Ребекка. - Да потому, что Корнелиус Блэк ничем и никем не интересуется, кроме как самим собой, да еще, пожалуй, своей греческой вазой. - Какой еще вазой? – удивилась Ребекка. - Краснофигурной вазой с изображением Медеи, колдующей над котлом, - пояснила Урсула утомленно. - В молодости Корнелиус Блэк путешествовал по Греции и привез оттуда эту вещицу. Он просто без ума от нее, прячет ее у себя в комнате, сдувает с нее каждую пылинку и едва ли не целует перед сном. - Ну, дорогая сестрица, это ты выдумываешь, - Ребекка лукаво взглянула на сестру. – Тебе тяжело, нервы твои расстроены, и бедный твой свекор сделался жертвой твоего раздражения. Сознаюсь, я шутила: хоть он и выглядит молодым и интересным, но замуж бы я за него не пошла ни за какие пряники. Я слышала, что жена его умерла скверной смертью. - И откуда ты только набралась этих сплетен? То был несчастный случай; миссис Блэк опрокинула свечу, ее платье вспыхнуло, и бедняжка сгорела заживо, прежде чем кто-то успел прийти к ней на помощь. - Если все так, почему в доме нет ни одного ее портрета? - А об этом кто тебе рассказал?! - Ты сама – неужели ты не помнишь, о чем пишешь в своих письмах? - О, - смутилась Урсула. – Ну да. Прошу, не заговаривай об этом случае здесь. Представь, каково слушать Найджелусу о смерти его матери, да и муж ее, хоть и был к ней равнодушен, вряд ли найдет подобную тему приятной. - Хорошо, хорошо… А все-таки ты не такая, как была раньше, Урсула. Раньше ты никогда и ни о ком не отзывалась плохо. - В последнее время мне вправду то и дело хочется лечь на пол и бить ногами, - призналась Урсула. – Сама не знаю, что за капризы на меня находят; то плачу, то смеюсь... но мое положение никак не влияет на мои чувства к Корнелиусу Блэку. Этот человек сделался мне неприятен с того самого момента, как я его увидела. Он ни разу не был со мною невежлив, однако я ощущаю его скрытое пренебрежение. Это бы я еще стерпела, но он и Найджелуса презирает, и уж этого я ему простить не могу! Кто-то мягко обнял ее за плечи, бесшумно подкравшись сзади, и произнес: - Кого ты не можешь простить? - Ох, Найджелус, разве можно так пугать! - Мы с сестрой немножко сплетничали, - улыбаясь, сказала Ребекка. - О ком же? Виноватое и слега вызывающее выражение лица жены подсказало Блэку, кто именно был объектом их беседы. Голосом, в котором было больше мягкости и терпения, чем досады, он заметил: - Не нужно так говорить, дорогая. В конце концов, это его дом. - Ты прав, - Урсула тяжело поднялась, показывая, что беседа окончена. Она снова чувствовала приближение прихотей, как она называла про себя это свое состояние, и спешила уйти. - Посиди с нами, - попыталась ее остановить сестра. – Мы с тобой месяц не виделись, а ты убегаешь от меня вот так! - Нет, - отказалась Урсула, - я не в духе, а потому буду придираться ко всему, что мне скажут. Увидимся утром. Домовые эльфы помогли Урсуле переодеться ко сну и оставили ее в одиночестве. Усевшись на край постели и проводя гребнем по длинным волосам, она оглядывала свою роскошно отделанную спальню, останавливая взгляд то на резном туалетном столике, то на венецианском зеркале в серебряной раме; любовалась тем, как мраморный венок камина окружал уютное, домашнее пламя. Однако тень неприятного впечатления, оставленного разговором с сестрой, ложилась на все эти предметы, доставлявшие Урсуле столько радости. Шутки Ребекки не казались ей удачными с самого начала; проходя по коридорам дома, где каждый предмет и каждая складка портьер напоминала ей о Корнелиусе Блэке, Урсула окончательно расстроилась. Она боялась свекра, и этот беспричинный страх сделался причиной для отвращения, которое она к нему испытывала.
Svengaly: Гребень запутался в густых прядях, и Урсула поморщилась. Упавшее настроение располагало к причинению себе мелкого душевного неудобства единственно из желания пострадать со вкусом, и Урсула продолжала размышления. Она решительно разобрала личность Корнелиуса Блэка на отдельные черточки и вгляделась в каждую в поисках изъяна. Как справедливо заметила Ребекка, он был довольно красив, но при этом совершенно не был привлекателен. Урсула вспомнила с неприязнью, что светлые глаза Корнелиуса двигаются под низкими бровями механически, как у куклы, и как будто все время смотрят вбок, и что его манера говорить странно не соответствует энергичной внешности: он то растягивал слова с напускной флегмой, то срывался в скороговорку. Человек-обманка, с раздражением подумала Урсула; внешность джентльмена и сомнительные повадки. - Ну, ничего не поделаешь, - заключила Урсула философски. – Раз Найджелус не желает уезжать отсюда, общество его отца – это бремя, которое мне придется нести всю оставшуюся жизнь. Не сомневаюсь, что этот человек меня переживет. Тут она ощутила мягкий толчок, напомнивший ей о другом, гораздо более приятном бремени. С улыбкой она приложила ладонь к животу и тут же охнула: младенец разошелся не на шутку. - Что ты там делаешь, кувыркаешься? – пробормотала Урсула, осторожно укладываясь. – Интересно, на кого ты будешь похож? Только бы не на деда! Младенец затих. Урсула пристроила голову на подушку и представила, как малыш дремлет, свернувшись калачиком, внутри нее. Это было удивительное ощущение: как будто она обняла свое нерожденное дитя сразу со всех сторон; она засмеялась, а потом заплакала сладкими слезами. Так, в смехе и слезах, пришел к ней сон. Урсулу разбудил вздох; приоткрыв глаза и сонно моргая, она приподняла голову с подушки и села в постели с испуганным вскриком: у ее туалетного столика сидела незнакомая женщина. Женщина не повернула головы, продолжая глядеться в зеркало. - Кто вы? – спросила Урсула сердито. Женщина словно не слышала обращенных к ней слов; грустно покачав головой, она протянула руку и кончиками пальцев коснулась своего отражения. - Что вы здесь делаете? – Урсула потянулась за палочкой. Женщина встала, все так же лицом к зеркалу, и снова из груди ее вырвался протяжный, печальный вздох, перешедший в стон. - Кто вы? Как вы сюда попали? – Урсула тяжело поднялась и сделала шаг к таинственной гостье. Женщина медленно обернулась, и Урсула отступила на шаг. Большие светлые глаза гостьи глядели сквозь нее, и очевидно было, что женщина ее не замечает. Женщина склонилась к зеркалу и принялась водить по нему руками, и Урсула увидела, что в стекле отражается вовсе не ее спальня: она будто заглянула через окно в незнакомую ей комнату. Полная любопытства, Урсула приблизилась к зеркалу. Женщина испустила еще одни вздох, и ее не стало. Урсула, однако, нисколько не удивилась, напротив, ее страх рассеялся. Накинув на плечи большую индийскую шаль, она уселась напротив зеркала и принялась вглядываться в представившееся ей зрелище. Посреди комнаты, стены которой были обтянуты золотой парчой, три грифона, отлитых из бронзы, держали на поднятых лапах порфировую доску, а на доске стояла ваза. Изящное тулово ее покрывала краснофигурная роспись; Урсула, отличавшаяся превосходным зрением, разглядела фигуру женщины в хитоне, простершую руку с волшебной палочкой над котлом. Рядом со столом стоял человек; Урсула не была поражена, узнав в нем Корнелиуса Блэка. - Покажись, сердце мое, - уговаривал он вазу. – Я жажду видеть тебя, о моя красавица. Погляди, что я тебе принес! Тут он выпростал из-под мантии правую руку, и Урсула прижала ладонь ко рту, удерживая крик: Корнелиус держал за волосы голову молоденькой девушки. - Ну же, свет очей моих, - продолжал Блэк, - выйди ко мне! Послышалось тихое шипенье, над горлышком вазы полыхнуло огнем, и поверхность зеркала затуманилась; но дымка тут же исчезла, и Урсула увидела, что по другую сторону стола, напротив Блэка стоит женщина. - О, ты здесь! – воскликнул Блэк в упоении. – О, моя Медея! - Медея, - произнесла женщина голосом звучным, как бронзовый гонг, - однако не твоя. Она отошла от стола и возлегла на оттоманку, опершись локтем о сафьянную подушку, расслабленная, но настороженная, как отдыхающая львица; огненные пряди волос падали на бледное лицо, кроваво-красные губы изогнулись в хищной усмешке. - Значит, ты принес мне подарок? – протянула она. – Но что это за подарок! Девственницы никому не нужны, дружок - кто придумал, что их кровь обладает особой силой? Ты принеси мне новорожденного младенца, чтобы я могла напиться его крови; только тогда я смогу обрести плоть. - Плоть? – Блэк облизнул пересохшие губы. – Но до тех пор – подари мне свой поцелуй. Сколько лет я молю тебя об этом: лишь один поцелуй! Скоро в этом доме появится младенец… Урсула почувствовала, как сердце останавливается в ее груди. - … и ты сможешь забрать его, о божественная Медея. - Тогда я буду твоей, - лениво отвечала огненноволосая, - и ты получишь не одни лишь поцелуи. Но сколько лет ты сулишь мне младенца, и до сих пор не исполнил своего обещания. Так-то ты меня любишь? - Жена моего сына вот-вот должна родить, - прошептал Блэк. – Я заберу ее ребенка и отдам его тебе… - Нет! – Урсула вскочила. – Вы не получите его, вы, твари! Он мой! - Кто это? – прошипела Медея, вскакивая с оттоманки одним гибким движением. – Кто эта девка? Изменник! Ты позволил ей заглянуть в нашу комнату, позволил ей видеть меня – как позволил своей мерзкой жене! Тебе мало того, что я испепелила эту дрянь на твоих глазах? Поцелуй, говоришь? О, да, я тебя поцелую! Гибкая и стремительная, словно язык пламени, она прянула к Корнелиусу и, обвив его руками, прильнула к его губам. Стон страдания – не страсти – вырвался из его груди; длинные волосы его вспыхнули, и черный дым окутал тело; Урсула ощутила тошнотворный запах горящей плоти. Тщетно пытался вырваться Корнелиус Блэк из смертельных объятий – Медея держала его крепко. Все тише и тише становились его крики, пока не затихли совсем. Медея выпустила скрюченное, обуглившееся тело, и оно с глухим стуком ударилось об пол. Урсула глядела, оцепенев, как огненное создание – пламя обтекало ее фигуру, образуя подобие одежды, и пламенные же языки окружали голову, колыхаясь, будто буйные локоны, - шагнуло к ней, и в глазницах ее, заполненных жидким золотом, плескалось обещание смерти. Тело словно налилось свинцом, и Урсула не могла ни вскочить и убежать, ни защититься при помощи чар, ни позвать на помощь, а лишь беспомощно ожидала ужасного конца. Ближе и ближе подходила огненная тварь, протягивая руки; на кончиках пальцев плясали искры, сами пальцы удлинились, превращаясь в сжигающие все протуберанцы - в этот миг прозрачная ладонь провела по поверхности стекла, стирая кошмарное видение, как губка стирает следы мела с доски, и Урсула вновь увидала только свое отражение и зеркальную перспективу уютной спальни. Медленно она поднялась и пошла к кровати; внезапный спазм боли, заставивший ее согнуться и беспомощно закричать, был так ужасен, что ей показалось, будто огненная тварь все же настигла ее. Низ живота рвали раскаленными щипцами, и терпеть это молча не было сил: это вообще невозможно было терпеть. «Я умираю», - подумала Урсула, захлебываясь воплем. – «Этого невозможно пережить». Больше она уже не думала до самого момента, когда пискливый голос новорожденного Блэка возвестил рассвет. Крики Урсулы перебудили весь дом. Прибежал Найджелус, прибежала Ребекка в чепце, сбившемся на левое ухо; с дробным топотом прискакали две незамужние корнелиусовы тетки. Послали за повивальной ведьмой; женщины принялись выгонять не желающего оставлять жену Найджелуса из спальни; Урсула кричала, Ребекка плакала; тетки оглушительно пытались быть полезными. В суматохе никто не заметил, что Корнелиус Блэк не появился на поднятый шум. Одна лишь Урсула могла бы обратить на это внимание, но ей было не до того: она рожала. - Мальчик у вас, милая, поздравляю, - сказала ведьма. - Уаааа!!! – сказал младенец. - Слава Мерлину! – благочестиво сказала Ребекка. – А почему он такой помятый? - Тебя бы протащили через водосточную трубу – и ты была бы помятая, - слабо откликнулась Урсула. – Он расправится, у младенцев кости мягкие, - утешила повивальная ведьма. Послышался шум: счастливый отец преодолевал сопротивление незамужних теток, пробиваясь к супруге и сыну. - Месяцем раньше, но ничего, - задумчиво произнесла ведьма. – Здоровенький, вон как брыкается. Урсуле казалось, будто ее опустили в слой ваты; звуки доносились издалека, и все плыло перед глазами. - Я так счастлив, милая, - в тумане показалось ошалевшее лицо мужа. – С тобой все хорошо? - Да, - выдохнула Урсула. - Наш мальчик… он чудесный. «Врешь ты все, - подумала Урсула, улыбаясь. – Наверняка думаешь, что страшнее младенца еще на свет не появлялось». - Как же мы его назовем? - Только не Корнелиус, - проговорила Урсула и потеряла сознание. На этом заканчивается рассказ Беллатрикс Лестранж о Греческой Вазе.
Svengaly: - Корнелиуса Блэка нашли в его спальне. Он был мертв. Тело его обуглилось, от головы осталась лишь спекшееся месиво; пламя продолжало тлеть в его теле еще долго, и на похоронах покров, которым оно было укутано, загорелся, - мрачно закончила Лестранж. - Полагаю, это очень оживило погребальную церемонию, - усмехнулся Волдеморт. - Не знаю, мой Лорд, - хмуро ответила Беллатрикс. - Кто же была женщина-призрак, защитившая Урсулу? – спросил Петтигрю. - Полагаю, покойная жена Корнелиуса, - нетерпеливо вздохнула Лестранж. – Знаете, не очень-то я верю в эти россказни. Хотя похожая ваза и вправду стоит в одной из заброшенных комнат. Наверное, ее уже наполовину занесло пылью – более века никто не смеет к ней прикоснуться. - Этот рассказ не имеет ничего общего с твоим, Шахерезада, - заметил Темный лорд. - На самом деле, оба сосуда – вещи одного порядка, - объяснила африта. – Только Флитвику досталась амфора, зачарованная словами Воздуха, поэтому его встретили сильфы. Ему повезло: духи воздуха обладают легким характером, благожелательно настроены по отношению к людям и вполне дружелюбны. Корнелиусу Блэку попался сосуд Огня. Его Медея была саламандрой; а с саламандрами нелегко иметь дело даже человеку сведущему, каковым Блэк не являлся. Духи Огня гневливы и скоры на расправу; лишь сильный маг сумеет смирить их и держать в покорности. - Я бы смог, - без ложной скромности сказал Волдеморт. – О да, господин мой, - согласилась Шахерезада, - тебе бы они покорились. - Бывают ли также сосуды Воды и Земли? – поинтересовался Темный лорд. - Да, о достойнейший, но они и вполовину не так полезны, как сосуды Огня и Воздуха. Ундины капризны и переменчивы, знания они дают о предметах таинственных, применить их на практике бывает затруднительно, а сила, обретенная в таком сосуде, зависит от фаз Луны, что весьма неудобно. Что касается кобольдов, то от них вообще слова путного не добьешься, к тому же, сосуд Земли нельзя ставить на поверхность из камня: он немедленно начинает в этом камне растворяться. Если же сосуд случайно коснется почвы, то мгновенно уйдет в нее. Поэтому маг, забравшийся в такой кувшин, рискует очутиться заключенным в толщу камня или земной коры. Волдеморт задумался. - Скажи мне, Шахерезада, можешь ли ты открыть сосуд Огня? - Да, о великолепнейший. - Если я проникну в этот сосуд, а затем оставлю его, получив потребные мне знания, сколько времени я проведу в нем по меркам нашего мира? - Нет, нет, мой Лорд! – закричали в один голос Беллатрикс Лестранж и Петтигрю. – Не делайте этого! - Несколько секунд, о мудрейший. Волдеморт вздохнул. - Значит, я смогу обрести власть и силу, а затем уничтожить Поттера прежде, чем он опомнится? - Да, мой повелитель. Скажи, о женщина из Темного Дома, есть ли у хозяйки особняка, куда направляется мой господин, преданные слуги, которые могут доставить вазу к месту его прибытия? - Кричер может, - подумав, ответила Беллатрикс. – Конечно, его отдали Поттеру, но он ненавидит мальчишку и будет рад его погубить. - Пошли зов, Шахерезада, - сказал Волдеморт нетерпеливо. Африта склонила голову, и снова зазвучал чарующий призыв. Секунды не прошло, как напротив лица Шахерезады воздух замерцал, раздался свист, и маленькая серая птичка опустилась ей на плечо. Звонким голоском птичка проговорила что-то на ухо африте, взметнулась и осыпалась на пол облачком пыли. - Все будет готово к твоему прибытию, мой господин, - сказала Шахерезада. - Есть ли опасность того, что я не вернусь вовремя или не вернусь вообще? - Увы, о царь времени, невозможно обрести могущество, не рискуя, - африта вскинула голову и поглядела на Волдеморта прямым тяжелым взглядом. – Судьба не расположена делать подарки робким. - Уж не назвала ли ты меня трусом? – процедил Темный лорд. - Власть Соломону-царю дана над людьми и миром иным – духов, всегда беспокойных, над Тьмою и Светом, - нараспев произнесла Шахерезада вместо ответа. – Лишь первому в мудрости и отваге дано обрести подобную силу. Глаза Волдеморта подернулись мечтательной дымкой, а затем сверкнули, словно пара углей. - Да, - сказал он. – Я попробую это. Но ты пойдешь со мной, африта, и, будь ты трижды дух, это не спасет тебя от расправы в том случае, если ты меня обманешь. - Как повелишь, о достойнейший! – отвечала Шахерезада и безбоязненно шагнула к Темному лорду, протягивая ему руку. Вместе они шагнули во вращающийся коридор, и только облачко искр отметило место, где только что стояли Темный лорд и его странный подарок. Такова была седьмая ночь, и на этом повесть о Странном Подарке закончена.
Svengaly: - Значит, Снейп отправил послание Шахерезаде? – Гарри потер лоб. – В этом все дело: я дожидаюсь Шахерезаду… и ее хозяина? Он не испытывал страха, но у него разболелась голова; где-то глубоко в сознании трепетало томительное любопытство и смутное предчувствие приближавшегося необычайного события – как будто он шел по коридорам заброшенного храма, и шаги его должны были вот-вот разбудить неведомое, но грозное существо. Время шло, никто не появлялся, и возбуждение нервов достигло той степени, за которой следует невменяемость или истерика. То и дело Гарри ловил ускользающий взгляд миссис Блэк, по-прежнему погруженной в зловещую отрешенность. Он обернулся: часы показывали половину шестого. Сумерки наполнили гостиную, и портрет тонул в серой мгле. Гарри поднялся, чтобы зажечь свечи. Снейп все не шел. Мысль обойтись без него, раньше гревшая Гарри душу, теперь сменилась желанием увидеть невыносимого профессора рядом. - Ну и где он бродит, когда нужен? – сказал Гарри сердито. Его голос прозвучал резко и стронул с места застывшие в неопределенности события: пространство портрета вдруг углубилось, и из мрака полился странный монотонный напев. Миссис Блэк не шевельнулась, лишь подняла веки и поглядела на Гарри прямо и жутко. Глаза ее светились бледно-зеленым неярким свечением, словно в глазницы ей вставили пару гнилушек. Интенсивность звука возрастала. Каждый нерв, каждая клеточка тела наполнились этим звуком и завибрировали ему в унисон; Гарри медленно поднял палочку и стоял, ожидая, омываемый волнами адского гула. Слитный напев расслоился на нити отдельных голосов, и Гарри почувствовал, как шрам огненной нитью прожег лобную кость и проедает нежную кору мозга. Он схватился за голову, вскрикнув от боли, и в этот момент портрет превратился в туннель, в коридор пустоты, на пороге которого стояла миссис Блэк. Она повернулась спиной к гостиной и лицом к тому, что стремительно и непреклонно приближалось из тьмы, на концах ее вставших дыбом волос мерцали огни Святого Эльма, а с пальцев рук струились потоки ядовитого света. Звук стонущих, скрежещущих голосов был непереносим, но Гарри подавил желание заткнуть уши и отодвинул боль волевым усилием. Он был готов к встрече, и все же едва не упустил момента, когда навстречу ему по туннелю полетел плотный сгусток мрака - впоследствии Гарри не мог подобрать лучшего сравнения, чем образ пули, движущейся внутри револьверного дула. - Colloporus! Портрет словно разом накрыли стеклом, в которое с разлету ударилось черное нечто. Миссис Блэк отчаянно взмахнула руками; портрет взорвался изнутри ослепительной вспышкой, и невидимое стекло почернело. Гарри двинулся к нему, ошеломленный, пытаясь осмыслить случившееся. - Я опасался, что вы примените «Аваду»… тогда все было бы потеряно, - Снейп наблюдал за ним с порога. Шагнув к Гарри, он схватил его за локоть и потащил к выходу. - Что вы делаете? – Гарри попытался вырваться, но Снейп держал крепко. - Нужно уходить, - только и сказал он и дернул плечом, когда со стороны камина донесся хруст и скрежет. Гарри обернулся: поверхность портрета вспучилась огромным коконом, из которого лезла наружу какая-то тварь, трещины расползались от центра к раме, липкая жидкость закапала на каминную доску, выжигая в ней дыры. - Идемте же, - прошипел Снейп и за руку выдернул Гарри из гостиной. Рядом появился Кричер, неся на вытянутых руках большую вазу, покрытую росписью; эльф робко взглянул на Снейпа, мрачно – на Гарри, и прошмыгнул в гостиную. - Ты куда? – Гарри попытался удержать домовика, но Снейп перехватил его руку в движении. - Оставьте его. Прежде чем Снейп захлопнул дверь, Гарри успел услышать треск ломающегося дерева, булькающие звуки и короткий смешок – как будто женский.
Svengaly: - Что произошло? – Гарри безуспешно пытался вырвать рукав из цепких пальцев тащившего его вверх по лестнице Снейпа. – Это был он? Волдеморт? - Да, да, - Снейп нетерпеливо тряхнул головой, - я все вам потом объясню, а сейчас прошу не медлить. Альбус уже ждет нас. Скорее, Поттер, не спите. Они очутились перед той самой комнатой с котлом. Снейп толкнул дверь; напряжение минуты не помешало ему покоситься на Гарри с иронией. Гарри и сам невольно улыбнулся. Дамблдор в самом деле их ждал, его призрачный силуэт почти растворялся в сизых испарениях, окутавших крохотное помещение. - Проф… пр… гр-кх-кхх-гррхх… С-снейп, - Гарри зашелся в судороге мучительного кашля. Снейп пробормотал что-то, больше походившее на ругательство, чем на заклинание, провел ладонью перед лицом Гарри, и снова стало возможно дышать. - Ужасно, - простонал Гарри. - Добрый вечер, мой мальчик, - Дамблдор шагнул ему навстречу, пройдя прямо через котел. Гарри только охнул, когда Снейп стиснул его запястье так, что хрустнула кость. - Что вы творите, Альбус! Вы хоть знаете, чем это могло для вас обернуться? - Хладнокровнее, Северус, - посоветовал Дамблдор. - Эта ваша гриффиндорская бравада просто нелепа. Однажды она уже дорого вам обошлась. - Директор, я мог убить Волдеморта, - вмешался Гарри. – Почему вы мне не сказали, что это будет он? - Разве ты не объяснил, сколь ошибочным стало бы убийство Риддла, Северус? - Во-первых, Альбус, я с вами не согласен. Во-вторых, разве Поттер меня слушает? Я распинался перед ним добрый час, а он только кивал, как болванчик, и забыл все сказанное, стоило мне замолчать. Его же бесполезно учить, Альбус – он ведь у вас герой. - Ну и что? - А то, что судьба в один мешок два добра не кладет, - скривился Снейп. – Или герой, или умный. - Вы что же, считаете, что героические поступки совершают только дураки? – возмутился Гарри. - Может, и не всегда, но подвиг по сути своей идет вразрез со здравым смыслом, - проворчал Снейп. – Человек разумный, просчитав все варианты, непременно найдет способ достигнуть своей цели, не прибегая к бойне с последующей гибелью от рук превосходящего противника. Незачем выбивать двери лбом, когда достаточно сказать: «Allohomora». - А если этого оказалось недостаточно? – Гарри красноречивым жестом указал на дверь. - Значит, вы оказались недостаточно умны, - отрезал Снейп. - Вас послушать, так я совершаю только дурацкие поступки. - Если бы вы хоть раз меня действительно послушали, вы бы их не совершали; а так – давайте возьмем любое ваше действие и сделаем независимую экспертизу. Результаты вас неприятно удивят. - Но, профессор, - вкрадчиво сказал Гарри, - мудрость есть продукт знания, а знание обычно является продуктом глупых поступков. Стало быть, чтобы стать мудрее, я должен совершать как можно больше глупых поступков. - Этот софизм сделал бы честь любому слизеринцу, - заметил Дамблдор. - Если слизеринец и совершит глупость, - парировал Снейп, - у него все же достанет ума ее не афишировать. - По-прежнему защищаешь свой факультет, Северус? – Дамблдор поправил очки, с любопытством глядя на Снейпа. – Ты всегда говорил, что ненавидишь Хогвартс, так неужели тебе бы хотелось в него вернуться? Снейп нахмурился, глубокие складки врезались в переносье. - Не так уж там было плохо, - промолвил он неохотно. – Но, разумеется, я не собираюсь туда возвращаться. У меня другие планы на будущее. - Еще бы он собирался! – с возмущением воскликнул Гарри. – Выжил из школы Ремуса, а ведь тот гораздо в большей степени человек, чем он сам! - Страдания укрепляют характер, - ехидно ухмыльнулся Снейп. – Возможно, даже у Люпина в конце концов этот характер проявится. - За что вы его так ненавидите? – с горечью спросил Гарри. - Ненавижу? О, нет. Но, учитывая мою роль, было бы странно, если бы я относился к нему хорошо. - Северусу нравится заводить врагов, - ласково пояснил Дамблдор. – Это его развлекает. - А вас что развлекает, директор? – круто повернулся к нему Гарри. - Схемы для вязания, - лукаво ответил Дамблдор. - Старый паук, - проворчал Снейп. Неизвестно, что ответил бы на это Дамблдор, но тут раздался грохот: появившийся в комнате Кричер врезался в котел. Глаза эльфа были плотно зажмурены, а в сморщенную мордочку въелись копоть и выражение ужаса. Котел загудел, Кричер открыл глаза и отскочил. Явственно запахло паленым. Домовик, гримасничая, сделал неуверенное движение к Снейпу, но тот указал на Гарри, и Кричер отдал вазу хозяину. - Что это? – спросил тот, нагибаясь, чтобы принять тяжелый сосуд, однако Кричер помотал головой, отказываясь отвечать, и отступил в затянутый чадным туманом угол. Гарри обратил вопросительный взгляд на Дамблдора. Он уже и сам понял, каково содержимое - точнее, кто содержится – в вазе. Это было неописуемо странно – буквально держать в руках своего давнего и злейшего врага. - Опусти ее в котел, - тихо сказал директор, и Гарри подчинился. Затем он отошел на шаг, повинуясь мановению полупрозрачной руки. Снейп и Дамблдор встали над котлом и, простерев над ним раскрытые ладони, одновременно заговорили на гортанном наречии, фразой на котором Снейп напутствовал Пыльную Птицу. Заклинания казались видимыми, они плыли над котлом, смешиваясь с испарениями; снова стало тяжело дышать, и Гарри переместился к открытой двери, из которой тянуло сквозняком. Однако отошел он не настолько далеко, чтобы не увидеть, как зелье закипело ключом, из него показалось узкое горлышко, а затем и вся ваза поплавком выскочила на поверхность. Пар сделался гуще и сконцентрировался над котлом, образовав вращающееся облако, которое росло в размерах; в нем замелькали золотые блестки, яркие лоскуты ткани; вот оно сгустилось, сместилось в сторону, и стройная женская фигурка спрыгнула на пол, легко опершись о плечо Снейпа. Тот ловко направил ее к себе за спину, и Гарри увидел лицо гостьи, появившейся столь экстравагантным образом: это была Шахерезада.
Svengaly: Вблизи она оказалась гораздо красивее, чем на картинке, но красота ее имела оттенок нечеловеческого и оттого производила немного неприятное впечатление, а в неподвижном, тяжелом взгляде удлиненных глаз чудилась затаенная угроза. Пока Гарри глазел на Шахерезаду, а та, в свою очередь рассматривала его, Дамблдор и Снейп продолжали выпевать заклинания; ваза с чмокающим звуком вылетела из котла и зависла над ним, стенки ее покрылись загустевшим зельем, точно малиновой глазурью, и переливались в рассеянном свете. - Теперь - самое интересное, - шепнула Шахерезада; голос у нее был сочный и мягкий, как спелая дыня. Дамблдор взял вазу, а Снейп, подавшись к ней, точным движением приложил к горлышку перстень царя Соломона. И вмиг исчез котел, растаяли испарения; осталась голая комната, посреди которой стоял Дамблдор с вазой в руках, два африта, съежившийся в углу Кричер и Гарри Поттер, несостоявшийся погубитель Волдеморта. Гарри хотел было спросить, в полной ли мере удалось осуществить задуманное, но первым молчание нарушил Снейп. - В чем дело? – недовольно спросил он у Шахерезады. – Почему ты так долго не появлялась? Я уж думал, ты решила остаться там. - Я и в самом деле чуть было не застряла, - призналась Шахерезада. – Ведь я никогда раньше не бывала в других кувшинах; мне знакомо только магическое пространство своего. Этот сосуд совсем не похож на мой; мой кувшин – воплощенная греза, тут же всё – власть и познание. Я была очарована, я растворилась в потоках знания и никогда бы не очнулась, если бы меня не укусила вновь ставшая собой Нагини. Тут Шахерезада продемонстрировала две точки, алевшие на ее руке в том месте, где не так давно красовался браслет в форме змеи. - Значит, вы исполнили обещание, и Нагини вернулась к своему хозяину? – спросил Гарри о неважном, прежде чем перейти к серьезным предметам. - Верно, о молодой господин, - усмехнулась Шахерезада. – Я всегда выполняю свои обещания, и не моя вина, если сбывшееся желание не принесет радости пожелавшему. А почему ты говоришь мне «вы»? Не двоится ли у тебя в глазах от пережитого ужаса? Гарри потерял дар речи. Он мог бы ждать оскорбления от Снейпа, но внезапное нападение Шахерезады повергло его в растерянность. - Таков местный обычай, сестрица, - покровительственно усмехнулся Снейп. Речь вернулась к Гарри столь же мгновенно, как за секунду до этого пропала. - Она – ваша сестра, профессор? Но может ли это быть? Ведь в «Тысяче и одной ночи» написано, что Шахерезада была дочерью царского визиря? - Да, верно, однако она никогда не могла бы стать афритой, если бы кровь ее не была бы человеческой лишь наполовину, - пояснил Снейп. – Мы – брат и сестра по матери. Когда тот самый визирь был молод и красив, моя мать возымела прихоть сделаться его супругой и находила его забавным достаточно долго, чтобы родить ему дочь. Как видите, Поттер, та часть легенды, согласно которой моя мать–волшебница стала женою маггла, вполне соответствовала действительности. - Не говори так, - произнесла Шахерезада с неудовольствием. – Отец был хороший человек. - Ты это точно помнишь? – осведомился Снейп. Шахерезада надула губки, а Гарри спросил у Дамблдора: - Директор, у вас все получилось? - Да, - отвечал Дамблдор, - у нас все получилось. Радости его лицо не выражало, только безмерную усталость и опустошение, и весь он сразу как-то поблек. - А что вы теперь станете делать? - Перенесу этот сосуд вне пределов досягаемости любопытных магглов и всесильных магов, - усмехнулся Дамблдор. – Пусть покоится в мире. Гарри впился глазами в вазу. - Интересно, что он чувствует? - Если вы говорите о Волдеморте, а не о сосуде, - вмешался Снейп, - то, смею вас заверить, чувствует он себя превосходно: ему открываются тайны Вселенной, он может прозревать прошлое и будущее, и иные миры развернулись перед ним, словно свитки. Да, отныне бывший Темный лорд – лишь разум, витающий в пустоте, но это всеобъемлющий разум. - Единственное, что отравляет его существование в настоящий момент, - подхватила Шахерезада, - это постоянное ощущение удушья: хоть тела у него и нет, но память тела сохранилась, и фантомная нехватка ненужного более воздуха причиняет Волдеморту подлинное страдание. - Да, и еще одна мелочь, - дополнил Снейп. – Волдеморт ощущает сейчас свое могущество, однако тем неприятнее будет для него момент, когда кто-нибудь сломает печать, и наш властелин мира обнаружит, что превратился в раба.
Svengaly: - К слову - о рабах, - Шахерезада умильно прищурила глаза и сложила руки в умоляющем жесте, - о мой настоящий господин, могущественнейший из чародеев, помнишь ли ты о своем обещании? Я в точности исполнила все условия нашего договора, мой повелитель, и теперь смиренно жду твоего приговора: отпустишь ли ты меня или пожелаешь наслаждаться моими сказками всю отпущенную тебе вечность? Гарри мог поклясться, что слышит издевательские ноты в льстивом голосе африты, но Дамблдор не выказал недовольства. Мысли его, казалось, были направлены на некий безмерно удаленный от этой комнаты, этого дома и этого мира предмет. - Разумеется, я помню наш уговор, - сказал он рассеянно. – Я дал свободу твоему брату, освобожу и тебя. Матовые, словно лепестки магнолии, щеки африты запылали румянцем; она поспешно зашептала что-то, и в руках ее появился кувшин – точно такой, какой Гарри видел на иллюстрациях к Повести о Странном подарке. Дамблдор с грустной улыбкой вынул палочку и сделал ею в воздухе знак, напоминающий горизонтальную «восьмерку». Кувшин замерцал изнутри, а затем рассеялся облаком пыли. Снейп и Шахерезада обменялись торжествующими взглядами, и родственное сходство проступило в их чертах с неоспоримой отчетливостью. - Отныне, Шахерезада, нет над тобой господина, - произнес Дамблдор. – Настоящей формулой снимаю с тебя все обязательства и наделяю свободою воли, подобающей разумному существу. Бывший директор Хогвартса («покойный», подумал Гарри и сам ужаснулся мысленному кощунству; губы Снейпа шевельнулись, и Гарри показалось, что он разобрал слово «неупокоенный») повернулся к Гарри. - Мальчик мой, - сказал он, - позволь мне сделать тебе последний подарок. Гарри насторожился и принялся подыскивать пристойную причину для отказа: с некоторых пор подарки Дамблдора стали вызывать у него подозрение. - Моя палочка мне больше не понадобится. Возьми ее на память о своем старом учителе. Гарри готов был сквозь землю провалиться от стыда. Пряча глаза, он взял палочку. Пальцы Дамблдора мимолетно коснулись его собственных, и по спине Гарри побежали мурашки липкого озноба. - Как же так? Вы… вы уходите? Вы оставляете меня одного? Подступили непрошеные слезы, и Гарри вскинул голову, чтобы они не полились по щекам. В манере Дамблдора говорить, в его слабой улыбке была мудрая простота и тонкая внимательность, так что странности его поведения и внешности, все более возраставшие, потеряли для Гарри свою темную сторону. - Вы должны остаться, - сказал Гарри твердо. - Я не могу, - Дамблдор задумчиво рассматривал Гарри. - Почему? – Гарри сам понимал, почему, но отгонял понимание, не желая облекать его в слова. Дамблдор сделал это за него. - Я оставил свое тело, Гарри, оно мертво; и дух мой также должен покинуть эту вселенную ради иных, иначе и сам я, и ты, и все, кто знал меня, уважал… может быть, любил, вскоре пожалеют о моем присутствии. - Хогвартские призраки... – заикнулся Гарри. - Невысоко же ты меня ценишь, - сухо заметил Дамблдор. Гарри смутился. – Гарри, нет для мага худшей участи, чем после разрушения плоти остаться в том месте, где он когда-то обитал. Новые возможности, новые умения, и – прости меня, тебе это не понравится – новый рисунок личности вступают в неизбежный конфликт со старыми воспоминаниями; подобная двойственность ведет к расколу сознания и деградации. Пример у тебя перед глазами. Миссис Блэк, волшебница незаурядной силы, была настолько привязана к своему дому, что вплела в ткань его судьбы свою душу и застряла в собственном портрете. Разум ее дремал до тех пор, пока Темный лорд не призвал ее, желая проникнуть в дом, лишь тогда ее дух ожил, но это была совсем другая миссис Блэк, не та, что жила здесь когда-то. - Что с ней стало? – в памяти Гарри сменили друг друга яркая вспышка и выжженная пустота в потрескавшейся раме. - Она была слишком сильна, чтобы я могла одновременно удерживать ее, и направлять Волдеморта к намеченной нами цели, - равнодушно сказала Шахерезада, - мне пришлось ее… - Она убила ее! – завизжал Кричер. Гарри, который совсем забыл о его присутствии, подскочил на месте, а домовик ринулся на африту; не смея коснуться ее, он затряс в воздухе сжатыми кулачками, не переставая вопить: - Убийца! Убийца! Она убила мою хозяйку! Она… - Заставь его замолчать, - Шахерезада повернулась к Снейпу, и из-под ее черных ресниц блеснуло раздражение. Снейп сделал небрежный жест, и Кричер умолк, в ужасе закрыв лицо; когда он отнял руки, Гарри с замиранием сердца увидел, что нижняя часть лица домовика сделалась совершенно гладкой и ровной. - Не правда, ли невыносимо для болтуна, - с растяжкой произнес Снейп, - когда он хочет кричать – а рта у него нет*? Шахерезада рассмеялась. У Гарри помутилось в глазах. - Немедленно приведите Кричера в порядок, - проговорил он свистящим шепотом, - не то пожалеете. Эльф подобрался к нему и вытер слезы, струящиеся по щекам, полой хозяйской мантии. - Уж не вы ли заставите меня пожалеть, Поттер? – бросил Снейп. – Ну так попробуйте. Это будет в ваших же интересах, поскольку, на мой взгляд, вы тоже слишком много говорите.
Svengaly: С воплем ярости Гарри бросился на насмешника и попытался ударить его кулаком в лицо, совершенно позабыв про палочку Дамблдора. Снейп отклонился и небрежно хлестнул Гарри раскрытой ладонью, попав по носу, из которого тут же хлынула кровь. - Прекратите немедленно! Грозный окрик Дамблдора мгновенно привел участников сцены в чувство. Опомнившийся Снейп пожал плечами. - Успокойтесь, - сказал он чуть ли не виновато, - я всего лишь хотел проучить зарвавшегося домовика. Ему следует помнить свое место. Он подозвал к себе Кричера, приблизившегося с покорностью смертника, и провел пальцами по его заплаканной физиономии. Эльф пошлепал вновь обретенными губами, убеждаясь, что они на месте, поглядел на Снейпа исподлобья и уплелся в свой угол. - А как насчет меня? – невнятно спросил Гарри. – Меня избивает в собственном доме распоясавшаяся нечистая сила, и всем наплевать. - А чего ты ожидал? – Дамблдор выглядел раздосадованным. – Когда ты наконец запомнишь, что ты все-таки маг? Нужно было воспользоваться волшебной палочкой, а не бросаться на человека в два раза тебя сильнее. - Во-первых, он не человек, - проворчал Гарри. – Во-вторых, еще вопрос, кто из нас сильнее - я просто не ожидал, что он меня ударит. Снейп усмехнулся. - У тебя нос разбит, - вздохнул Дамблдор, - вытри кровь – да не рукавом! Северус, наложи исцеляющее заклинание. - Не буду, - неожиданно заупрямился Снейп. – Вы мне больше не хозяин, Альбус, вы не можете мне приказывать. - Я не приказываю, я прошу, - заметил Дамблдор с кроткой улыбкой. - Ваши просьбы – это те же приказы, только обсыпанные сахаром, - строптиво ответил Снейп. – Точь-в-точь ваши любимые лимонные дольки. Мальчишка сам напросился, и я не стану его лечить. И вообще, почему это я должен уничтожать результаты своего труда? - Ах, прекратите! – воскликнула Шахерезада. – Прости меня, мальчик, это все из-за меня. По ее выразительному тонкому лицу прошло несколько беглых движений: досада сменялась улыбкой, а улыбка - раздражением, когда она провела по лицу Гарри платком, сильно пахнущим благовониями. - Я вам не мальчик, - с достоинством ответил Гарри, отступая. - Надеюсь, подобного больше не повторится? – строго промолвил Дамблдор. - Обещаю вам, что мы с сестрой покинем дом сразу вслед за вами, - подтвердил Снейп, - так что никто больше не станет раздражать и беспокоить вашего драгоценного воспитанника. - Хотелось бы мне, чтобы ты все же иногда навещал его, - Дамблдор выжидательно посмотрел на Снейпа и тактично прибавил, - впрочем, я не хочу на этом настаивать. В подобного рода делах принуждение недопустимо. - Еще одна ваша так называемая просьба? – Снейп усмехнулся. – Не думаю, что Поттер захочет видеть меня когда-нибудь. - Правильно думаете, - подтвердил все еще негодующий Гарри. - Мальчик мой, казалось бы, дело закончено, и здравый смысл подсказывает забыть о нем, но знаешь ли ты хоть что-то о повседневной жизни, когда ни одно приключение не разнообразит течение будней? – проговорил Дамблдор тихо, и сердце у Гарри замерло, а затем заколотилось в смятении. – Возможно, появление гостя из прежней жизни станет для тебя развлечением; возможно, и чем-то большим. Я поступил с тобой хуже, чем кто бы то ни было, - прибавил он с сожалением, - я поманил тебя в мир чудес, но сам же захлопнул перед тобой его двери. Впрочем, у тебя есть шанс переиграть последнюю партию; это будет зависеть лишь от твоего желания. Мне не следовало бы делать этого: давая тебе шанс, я тем самым разрушаю собственные планы, но лишить тебя этого шанса было бы неправильно. Если ты не воспользуешься им, то будешь, наверное, счастлив и жить тебе будет легко; если воспользуешься… мы похожи с тобой, Гарри, и тогда твоя судьба может стать повторением моей. Не знаю, можно ли тебе пожелать подобного. Совсем недавно Гарри счел бы себя осчастливленным, если б ему довелось услышать такое, ибо в его представлении Дамблдор олицетворял собой идеал чародея – его собственную натуру, доведенную до совершенства, - но теперь он мог лишь хлопать глазами в недоумении. - А сейчас, - Дамблдор распрямил согбенную спину, - сейчас я должен исчезнуть из этого мира, дабы равновесие было восстановлено. Прощай, мальчик мой, прощай! Не забывай меня! «Для этого пришлось бы применить «Obliviate», - подумал Гарри. Загадки и недомолвки Дамблдора изрядно подпортили пафос расставания. - Давайте спустимся в гостиную, - предложил Снейп. – Вести беседу, стоя в чулане, не слишком удобно. - Вам придется продолжить разговор без меня, - сказала Шахерезада. – Я поспешу вкусить свободы, которой так долго была лишена, и намерена начать прямо сейчас. - Прежде всего, тебе следует сменить наряд, - заметил Снейп. – За века мода существенно изменилась. Шахерезада задумчиво прикусила губку. - Не позволишь ли заглянуть в твое сознание, чтобы привести свою одежду в соответствие с требованиями времени? – спросила она с небольшой запинкой. - Ты знаешь, что я терпеть этого не могу, - буркнул Снейп. – Ну, хорошо. На секунду взгляд Шахерезады расфокусировался, затем приобрел прежнюю ясную определенность. - Как любопытно! – воскликнула она, и яркие восточные одеяния сменились другими, не менее яркими, но не столь изысканными. – Ну что? – спросила она, кокетливо поворачиваясь. Гарри поперхнулся и поправил очки, чтобы лучше видеть. Зрелище и впрямь было завораживающим. - В этом ты произведешь фурор, - сухо ответил Снейп. – Однако я бы не рекомендовал носить такую одежду в общественных местах. Это, видишь ли, нижнее белье. - Ах, - Шахерезада задумчиво оглядела себя. – Но, насколько я поняла, ты находишь женщин, одетых подобным образом, наиболее привлекательными, вот я и решила… - Поэтому я и не люблю пускать тебя в свои мысли, - перебил ее покрасневший Снейп. – Ты вечно попадаешь не туда. Вот, смотри. - Но это совсем не так красиво, - разочарованно сказала Шахерезада, поправляя складки своей новой одежды. - Я что тебе – дамский журнал? – фыркнул Снейп. - Я не разбираюсь в модах. Потом подберешь себе что-нибудь на свой вкус. - Ты прав, - утешилась Шахерезада. – Что ж, тогда до встречи. - Не появляйся слишком часто, - напутствовал ее любящий брат. – И без тебя забот хватает. - Прощай, мальчик, - произнесла африта и исчезла прежде, чем Гарри успел выразить протест неподобающим обращением.
полная версия страницы