Форум » Архив 3 » Я не буду... ГП/СС; PG-13; angst, deathfic. » Ответить
Я не буду... ГП/СС; PG-13; angst, deathfic.
Эль Цета: Я не буду… Автор: Эль Цета Pairing: СС/ГП Рейтинг: PG-13 Жанр: angst, deadfic Саммари: кто я тебе? Никто… Дисклаймер: все мы знаем, кому принадлежат персонажи. Я не претендую на них и на любые прибыли от их использования. Все — Роулинг.
Ответов - 41, стр:
1 2 3 All
Эль Цета: Я не буду тем, кого ты пригласишь к своему смертному одру. Все, что нас связывает — одна-единственная ночь много лет назад, когда мы оба были пьяны. Я до сих пор помню ужас в твоих глазах, когда ты проснулся утром и увидел меня рядом с собой. Я не буду тем, кто закроет твои глаза. Я не нужен тебе — ты очень хорошо мне это объяснил в то утро. И я был весьма убедителен, уверяя тебя, что это взаимно. Я не буду тем, кому ты скажешь свои последние слова. Кто я тебе? Никто, и ты не захочешь мне что-нибудь сказать на прощание. Я не буду тем, кто услышит твой последний вздох. Я мог ловить твое дыхание поцелуями той ночью, я мог дышать с тобой в унисон, но ведь ты не хочешь, чтобы это повторилось. Я не буду тем, кто попытается согреть твои холодеющие ладони, чтобы еще хоть ненадолго удержать тебя рядом с собой. Ты и так стараешься держаться подальше от меня. Я не буду тем, кто поднесет стакан с водой к твоим тонким губам, чтобы ты мог сделать последний глоток. Ты никогда не просил меня передать тебе даже солонку. Я не буду тем, кто промокнет пот с твоего высокого лба, когда ты будешь метаться в лихорадке. Не мое запястье поймает твоя рука, и ты не замрешь, на секунду вырвавшись из бреда, чтобы взглянуть на меня. Я не буду тем, кто уберет влажную прядь твоих волос, чтобы она не лезла тебе в глаза. Даже в ту ночь ты не позволил мне дотронуться до своих волос. Я не буду тем, кто обнимет твое мертвое тело в последний раз. Тем, кто сможет открыто оплакать тебя. Я не буду тем, кто последним коснется твоих губ, навеки запоминая их вкус. Я не буду тем, кто склонится над тобой, пытаясь разобрать в предсмертном хрипе твои слова. Я не буду тем, кто увидит, как ты угасаешь. Я не буду тем, кто последним скажет тебе «люблю». Я не буду… *** — Профессор Поттер, вы не могли бы зайти в больничное крыло? Я медленно разворачиваюсь и смотрю на нашу медсестру, Лору, младшую дочь Невилла Лонгботтома. Что ей понадобилось от меня? Я не бываю в больничном крыле, если только не заболею. — Зачем? Она смущенно смотрит на меня, потом опускает глаза. Наконец говорит: — Профессор Снейп хочет вас видеть. Мое сердце пропускает удар. Невозможно. Ты… ты не можешь хотеть меня видеть. Ты не выносишь меня. И я повторяю, пристально глядя на Лору: — Зачем? Она растеряна и немного напугана моим холодным тоном. Ей всего тридцать лет. — Я… я не знаю, профессор Поттер. Он не сказал мне. Мисс Лонгботтом не виновата, в конце концов, что мы с тобой так и не сумели найти общий язык за все эти годы. Она не виновата, что у тебя самый отвратительный характер в мире. Я вздыхаю. — Хорошо, Лора. Я зайду. *** Это смешно, это правда смешно, но я боюсь стучать в дверь твоей палаты. Мы не разговаривали пятьдесят лет. Ну… не то чтобы совсем. Мы нормально общались по профессиональным вопросам, мы вполне вежливо приветствовали друг друга, встречаясь в общем зале и коридорах школы. В конце концов, мы же деканы двух традиционно враждующих факультетов, и мы должны были подать им пример если не дружеских, то хотя бы нормальных отношений. Но я никогда не заходил к тебе поболтать, и мы никогда не разговаривали на отвлеченные темы. Не про квиддич же с тобой разговаривать. И не про моих многочисленных крестников-Уизли. И не про твои зелья — я все равно ничего в них не смыслю. И я стою перед дверью твоей палаты, никак не решаясь поднять руку и постучать. Если бы я мог придумать хоть одну причину, по которой ты пригласил меня, мне было бы легче. Из-за двери вдруг доносится глухой кашель, который никак не прекращается, становясь все более надрывным. Я не могу это слушать. Я поднимаю руку и стучу. Слышно, как ты пытаешься справиться с кашлем, чтобы произнести хоть слово, но не можешь. Я открываю дверь и вхожу. Ты сидишь на кровати, на высоких подушках, судорожно согнувшись и давясь кашлем. Две недели, как ты тут, и страшно смотреть, как ты изменился. Но я не разглядываю тебя — твоя рука пытается нащупать стакан с водой, что стоит на тумбочке, но он слишком далеко от тебя. Я быстро подхожу, беру стакан и всовываю его в твою руку. Ты подносишь его ко рту и жадно пьешь. Это действительно помогает. Через несколько секунд ты откидываешься на подушки и ставишь стакан на место. А потом замечаешь меня. Это странно и глупо, но ни ты, ни я не говорим ни слова. Ты лежишь в больничной кровати и смотришь на меня, а я стою перед тобой и разглядываю тебя. Ты всегда был худым, но сейчас от тебя словно остался один скелет — под пижамой не видно этого, конечно, но я вижу твои дрожащие руки — очень худые и костлявые, обтянутые сухой тонкой кожей с пигментными пятнами. Твое лицо, узкое и бесстрастное, теперь напоминает жутковатую маску из пергамента — по нему можно изучать анатомию, так четко видны изгибы костей черепа, едва прикрытые тонким слоем мимических мышц. Глаза запали, но не потускнели — все такие же черные, яростно блестящие, а губы твои побелели. Как и твои волосы. Когда-то черные и гладкие, они теперь стали совершенно седыми, сухими и потому растрепанными. Ты ужасно выглядишь, если честно. Ты наконец размыкаешь губы и произносишь сиплым, не имеющим ничего общего с твоим глубоким баритоном голосом: — Профессор Поттер. — Профессор Снейп, — отвечаю я. Вновь повисшее молчание начинает меня раздражать. Ты позвал меня, чтобы мы вот так вот молчали? После долгой паузы ты говоришь: — Профессор Поттер, пожалуйста, подойдите ближе. Мне трудно громко говорить. Я мысленно чертыхаюсь — мог бы и сам догадаться. Я подхожу к твоей кровати и после недолгого колебания сажусь на стул рядом. Ты поворачиваешь ко мне голову и говоришь: — Сегодня ко мне заходил Альбус. Сначала мне кажется, что ты бредишь. Альбус не мог к тебе зайти, он почти сорок лет как в могиле. Потом я понимаю. Непроизвольно оглядываюсь на портрет, висящий на стене — не Дамблдора, конечно, но он мог говорить с него. Ты киваешь. — И что же он сказал? — спрашиваю я. Это более чем странно — Альбус предпочитает ни с кем не говорить, даже с Минервой, сменившей его на посту директора Хогвартса. Хотя… он же приходил попрощаться. Удивительно, но ты находишь в себе силы саркастично усмехнуться. — Я задолжал ему. Одну вещь. И он потребовал, чтобы я выполнил его просьбу. Я не мог отказать. — Что же это? — интересуюсь я, уже догадываясь, что это будет связано со мной. Так и есть. — Откровенный разговор, Поттер, — говоришь ты, и в первую секунду я настолько ошарашен этим обращением, которого не слышал от тебя уже пятьдесят лет, что даже не могу вникнуть в смысл слов. Потом до меня доходит. — Откровенный разговор со мной? — уточняю я. Так, на всякий случай. — Ты видишь здесь кого-нибудь еще… Гарри? Боже, Северус, ты меня с ума сведешь. Разве ты называл меня Гарри хоть раз в жизни? — Нет… Северус, — говорю я осторожно, но вопреки моим опасениям, ты чуть улыбаешься уголком губ. Я словно впервые осознаю, что ты умираешь. Ты назвал меня Гарри. Ты улыбнулся мне. — Не нужно мучиться, Гарри, ты же привык называть меня профессором. Ты совсем не обязан звать меня по имени. Я всегда зову тебя по имени в своих мыслях, Северус. Я привык. Я только удивлен, что тебе так легко дается мое имя. — Я не мучаюсь, Северус. Скорее мне это нравится.
Эль Цета: Ты снова улыбаешься. Еще немного, и мне придется резервировать место в Мунго. Профессор Снейп улыбнулся мне два раза за пять минут, хотя перед этим мы нормально не разговаривали полсотни лет. — Ни для кого не секрет, что я умираю, — говоришь ты, и я даже не пытаюсь протестовать — ты же не идиот, в конце концов. Ты не напрашиваешься на утешения — это просто констатация факта. — И Альбус потребовал, чтобы я поговорил с тобой. Я молчу, едва сдержав банальное «о чем?». Ты тоже молчишь, похоже, не зная, с чего начать, потом сердито вздыхаешь и, не глядя на меня, говоришь: — О наших отношениях. Я не знаю, что сказать. О наших отношениях. Не то чтобы там было о чем говорить. Или Альбус хотел, чтобы ты извинился передо мной за что-нибудь? Не думаю, что это можно было бы назвать откровенным разговором. Я действительно не понимаю, что происходит. Я молча смотрю на тебя, а ты раздраженно глядишь на меня. — Поттер, ты собираешься сказать хоть слово? Ну вот. Опять Поттер. — Гарри. Ты застываешь с открытым ртом, собравшись что-то сказать. Криво ухмыляешься и с нажимом произносишь: — Гарри. Хорошо, Гарри. Должен честно сказать, что я ненавижу Альбуса — в том, что он сейчас сделал, нет ничего хорошего. Меня утешает лишь одно — мне все равно недолго осталось. День или два, а вероятнее всего, несколько часов… Твой голос словно отдаляется от меня. В висках шумит, перед глазами все темно, а сердце стучит так, словно я бегу марафонскую дистанцию со скоростью спринтера. Несколько часов. А мне никто не сказал. А почему мне должны были говорить? Все в курсе, что мы не ладили, и я ни разу не спросил о тебе… это очень глупо и по-детски, но мне казалось, что ты вечен. Как сорок лет назад я думал, что вечен Дамблдор. Пока я учился в Хогвартсе, ни ты, ни он ничуть не изменились — он был все так же стар, ты все так же угрюм и властен. Первые седые пряди появились в твоих волосах лишь после смерти Альбуса. Но я не замечал, как ты стареешь. А сейчас вдруг оказалось, что ты старик — умирающий старик. Я и сам старик, конечно. Маги стареют медленнее, но и угасают зато мгновенно. Альбус умер очень быстро — в понедельник он был бодр, как обычно, во вторник лежал в больничном крыле, а в среду мы стояли вокруг его постели и молча смотрели на его тело. Мне сейчас не дали бы больше пятидесяти лет, хотя мне уже за семьдесят. А ты… я как-то не задумывался над тем, сколько тебе лет. Мне казалось, что ты совсем не меняешься. А ведь тебе больше девяноста… Я вдруг понимаю, что ты давно замолчал и смотришь на меня, ожидая ответной реплики. Я быстро произношу: — Мне так жаль… Это прозвучало совершенно отвратительно. Как будто я наемная сиделка, которой очередной пациент плачется и жалуется на жизнь, а она с заученно-сочувственной интонацией говорит, думая совсем о другом: «Мне так жаль». Ты холодно смотришь на меня, а я практически слышу, как скрежещет закрывающийся засов на какой-то двери в твоем разуме, и мне теперь не дождаться от тебя откровенности — даже если ты должен Альбусу. И еще я понимаю, что ты сейчас просто вышвырнешь меня из своей палаты, и уж на это у тебя хватит сил. И ты не узнаешь — никогда не узнаешь! — как больно мне терять тебя, пусть ты никогда не был моим… Почему мы никогда не можем делать, что нам хочется? — Пожалуй, нам стоит сейчас проститься, профессор Поттер… Я хочу встать на колени рядом с твоей кроватью, целовать твои руки и плакать, шептать тебе что-то совсем неважное… — …попрощайтесь за меня с мистером и миссис Уизли… Но я не могу. Это слишком мелодраматично. Чересчур театрально. И, должно быть, очень смешно выглядело бы со стороны. — …извинитесь перед ними, что я не смог этого сделать лично… А мне хочется кричать. Ты уходишь. От меня. Навсегда. Пока ты был рядом, все эти годы, у меня была какая-то инфантильная надежда, что все еще может как-то наладиться — тем более глупо, учитывая, что я ничего не делал для этого… — …и, пожалуй, еще мисс Лонгботтом… …и если не сделаю, прямо сейчас, то уже действительно ничего нельзя будет исправить. Никогда. Я накрываю своей рукой твою, и ты замолкаешь на полуслове. Свирепо смотришь на меня, но не делаешь попытки вырваться. Ты словно ждешь чего-то. Я осторожно сжимаю твои пальцы и начинаю: — Я ничего никому не должен — разве что себе. И, наверное, тебе тоже. Это не так уж и много — всего лишь короткий откровенный разговор, да ты и не знаешь, что я его задолжал. Я и сам не знал, если честно. Но я должен.
Эль Цета: Делаю глубокий вдох и краем глаза вижу твой взгляд — задумчивый и заинтересованный. И я продолжаю: — Все эти годы я скрывал свое истинное отношение к тебе… — твоя рука вздрагивает, и я останавливаюсь. Это на самом деле слишком резко. Чуть поворачиваю голову, ровно настолько, чтобы увидеть твое лицо уголком глаза. Смятение. И сменяющие друг друга… страх и надежда?.. Боязнь чего? Надежда на что? Я не знаю, как ты примешь то, что я все-таки собираюсь сказать. Но отступать мне уже поздно — действительно слишком поздно. — Я уже очень давно не испытываю к тебе неприязни… Северус, — как я мечтал называть тебя так. — С середины седьмого класса. Примерно. На самом деле тогда я влюбился в тебя, но об этом скажу чуть позже — как только ты перестанешь кашлять, приподнимаясь на локтях и пытаясь одновременно с этим смотреть на меня своим взглядом — недобрым и испепеляющим. Кашель вновь затягивается, твои руки дрожат, и ты вот-вот рухнешь на подушки. Я осторожно поддерживаю тебя, помогая наклониться вперед, и протягиваю стакан воды. Ты отбрасываешь мою руку, и вода расплескивается по кровати. Чтобы убрать лужу, хватило бы простого заклинания, но чтобы произнести его, мне придется отпустить тебя. Наконец приступ заканчивается, и ты бессильно откидываешься назад, прямо мне на руки. Разъяренно смотришь на меня и хрипишь: — Уберите руки, Поттер! Я бережно укладываю тебя назад на подушки, игнорируя и твои гневные взгляды, и то, как напряглось твое тело; потом произношу то самое заклинание, чтобы высушить твою постель. Ты не снисходишь до того, что поблагодарить — вместо этого ты устраиваешься поудобнее, надменно смотришь на меня и говоришь: — Так что за чушь вы несли насчет седьмого класса? Ты напрасно пытаешься скрыть заинтересованность в голосе — ты действительно очень хочешь знать, что я имел в виду и говорил ли я правду. При других обстоятельствах я бы непременно воспользовался этим и попробовал бы выведать у тебя что-нибудь, но не теперь. Только не теперь. Я твердо знаю, что никогда не прощу себя, если ты умрешь, не узнав о моих чувствах к тебе. Ты не должен уйти, думая, что я тебя ненавижу. Я не хочу, чтобы мы расстались вот так. Не хочу. И не допущу этого. Безусловно, было бы куда проще, если бы ты припер меня к стенке и выпытывал, что это я имел в виду, а я, посопротивлявшись для вида, сказал бы все будто в сердцах. Вот только слишком долго я тянул. Ты уже не в состоянии загнать меня в угол ни в прямом, ни в переносном смысле. Поэтому придется говорить самому. — Ты, конечно же, не помнишь, как вскоре после рождественских каникул на седьмом курсе я взорвал котел. Но, может быть, ты помнишь, что в марте того года я взорвал уже семь котлов — даже Невилла переплюнул, — я грустно усмехаюсь и чуть искоса смотрю на тебя. Невероятно, но ты слегка улыбаешься — совсем незаметно, уголками губ и еще немножко глазами. Никто другой не заметил бы этого, но я знаю черты твоего лица наизусть. — Должно быть, — продолжаю я, — Альбус просил не трогать меня, потому что ты тогда не назначил мне ни одной отработки. А ведь я хотел этого… — Поттер… — изумленно говоришь ты, но я не даю себя перебить. — Потому что уже тогда, на седьмом курсе, я хотел быть рядом с тобой, видеть тебя, говорить с тобой и даже изредка словно случайно прикасаться к тебе, — я не решаюсь взглянуть на тебя, я чувствую себя так, словно мне вновь семнадцать и ты снова мой учитель, в которого я влюблен, но которого я все равно боюсь. Ты не говоришь ни слова, я знаю, ты слишком потрясен тем, что только что услышал, и я просто продолжаю. — Я не говорил об этом никому. Ни тогда, ни позже. Меня бы упекли в Мунго, если бы кто-то узнал, что я влюбился в Северуса Снейпа, — так, словно бы мимоходом, невзначай, произнести это оказалось куда проще, чем я думал. И теперь, когда главное уже прозвучало, остальное будет совсем легко. — И я пытался остаться наедине с тобой, но из-за чертовой просьбы Альбуса ты меня вообще не замечал, что бы я ни делал. Я пытался забыть. Я убеждал себя, что это всего лишь юношеские гормоны, что скоро все пройдет… но не проходило. И через несколько лет, в тот вечер, вскоре после победы над Волдемортом, ты был безобразно пьян, и я притворился, что пьян тоже. На самом деле я тогда выпил всего ничего… Это была лучшая ночь в моей жизни, Северус. Я провел ее с любимым человеком. Но утром… ты сам знаешь, что было утром. Я понял, что не нужен тебе. Совсем. И мне осталось лишь смириться, — я наконец осмеливаюсь взглянуть на тебя, и понимаю, что ты уже давно пришел в себя и теперь просто слушаешь с совершенно нечитаемым выражением лица. Осталось совсем немного — лишь закончить. Я никогда не репетировал эту речь, да и на речь это не похоже, но я знаю, что она подходит к концу. — Я смирился. Но разлюбить тебя за все эти годы — за эти чертовы полвека! — так и не смог. Ты слезливый романтик, Поттер, — констатировала рассудочная часть моего разума. — Хотел осторожно и спокойно сказать, что любишь его, а в результате изложил то, что он и так знал, приправленное твоими соплями. А ты молчишь. Я не смею отвернуться, не смею даже пошевелиться, и вижу краем глаза, что ты смотришь на меня, пристально смотришь. Даже до предела скосив глаза, я не смогу рассмотреть твое лицо, но я знаю, что ты очень внимательно разглядываешь меня и думаешь, можно ли мне верить. Я не зря столько лет изучал твой характер. Молчание длится так долго, что когда наконец звучит твой еле слышный сиплый голос, я невольно вздрагиваю. — Альбус ни о чем не просил меня, — говоришь ты. Сначала смысл твоих слов не доходит до меня: я думаю, до чего же жаль, что ты потерял свой великолепно поставленный голос, по мельчайшим оттенкам которого я мог угадывать твое настроение. Эти еле уловимые нюансы твоего глубокого баритона часто говорили мне больше, чем твои слова. Альбус ни о чем не просил тебя. О чем ты говоришь?.. Ах, да. О моем седьмом курсе. Он не просил. Но… но почему тогда… — Но почему же ты не назначал мне отработок? — спрашиваю я, забыв о смущении, и смотрю на тебя. Ты отвечаешь мне прямым взглядом — глаза в глаза. — Я боялся тебя. Что за абсурд. Северус Снейп, вечный ужас Хогвартса, не мог бояться семикурсника Гарри Поттера. Это нелепо. Но я знаю, что ты не врешь — тебе уже незачем врать, да и твое обещание Альбусу… — Неужели я был таким страшным? — пытаюсь пошутить я. Неудачно, конечно же. Глупо и банально. Но уголки твоих губ чуть дергаются — это твоя улыбка. — Конечно же, нет. Я неудачно выразился. Я боялся оставаться с тобой наедине. Час от часу не легче. Мне приходится буквально клещами вытягивать из тебя каждое слово, но… «темна вода во облацех». Все равно я не понимаю. Чего ты боялся?.. — Почему? Ты смотришь на меня так, что я почти забываю, как нужно дышать. Удивительно — тем более удивительно для тебя! — ласковый взгляд, чуть ироничный, по-доброму насмешливый и очень нежный. Не верится, что это ты. Я никогда не думал, что ты умеешь быть таким. И теперь совсем неважно, что ты хотел сказать — я и так уже все понял. Больно. Почему так больно узнавать правду?.. — Я боялся не совладать с собой. Боялся, что не удержусь, если ты останешься наедине со мной, — в твоих глазах печаль, и ты отводишь взгляд. — Я любил тебя тогда… Так режет слух это безжалостное «тогда»… — …и люблю до сих пор.
Эль Цета: Судорогой свело живот и грудь, вдохнуть невозможно, и нельзя открыть глаза, чтобы не потекли предательские слезы. Я ожидал этих слов, но я не знал, что будет так тяжело их услышать. Запрокинув голову, я загоняю слезы подальше — не время сейчас, — сглатываю, чтобы убрать ком в горле, и опускаюсь на колени возле твоей постели. Не потому, что я романтик — просто так я ближе к тебе, а тебе не нужно поднимать голову, чтобы увидеть меня. Я накрываю ладонью твою холодную худую руку. Ты улыбаешься одними глазами. — Какие мы хорошие актеры, правда? — говорю я. — За столько лет никто ни о чем не догадался. — Да, — отвечаешь ты, высвобождаешь руку и зарываешься пальцами в мои волосы. — Какие мягкие… Я не буду. Я не буду плакать сейчас. У меня будет достаточно времени для слез… очень скоро. Слишком скоро. Поэтому вместо того, чтобы плакать, я улыбаюсь — должно быть, жалкое зрелище. Нежность, нежность, нежность… вся твоя нерастраченная нежность сейчас льется на меня, и я тону в твоем теплом взгляде, задыхаюсь от боли под твоими ласковыми пальцами. Мы идиоты. И оба знаем это. Теперь, когда ты не скрываешь своих чувств, я удивлен, как мог не замечать очевидного. Как я мог быть так глуп, принимая мягкие нотки в твоем голосе за равнодушие, а искорки в твоих глазах — за отблески свечей? В свое — и твое тоже — оправдание могу сказать лишь, что все любящие слепы, особенно когда так уверены, что их отвергнут. — Прости… — шепчу я. — Прости, прости… Твоя рука на мгновение замирает, потом ерошит мои волосы и вновь ложится на простыню. — Только если и ты меня простишь, — мягко говоришь ты. Я стискиваю твои пальцы с такой силой, что тебе, должно быть, больно, но ты не подаешь вида. — Конечно, — говорю я. — Ну конечно. — Значит, все в порядке, — слабо улыбаешься ты. В порядке. Что за чушь. Уже никогда ничего не будет в порядке, но я старательно изображаю, что согласен с тобой. Мне ничего больше не остается. Я стою на коленях возле твоей кровати, согревая ладонями твою руку. Мы смотрим друг на друга, и я уверен, что мои глаза — отражение твоих — виноватые и растерянные. Мы молчим. Все равно за оставшееся время мы не успеем сказать всего, что действительно хотели бы поведать друг другу, а об остальном сейчас точно не стоит говорить. Ты смотришь на меня с нежностью и скрываемой болью, то и дело поднимаешь руку, чтобы тронуть мои веки, губы, проследить пальцами линию подбородка, взлохматить волосы… И всякий раз я замираю, словно завороженный. У тебя чуткие пальцы — даже теперь, когда они дрожат и кожа загрубела. И когда ты отводишь руку, то слегка сжимаешь другую, чтобы почувствовать наши переплетенные пальцы. Больше всего мне сейчас хочется не думать. Не думать о том, сколько времени мы потеряли и сколько нам еще осталось, не думать, как тяжело ты дышишь и с каким трудом сглатываешь… Не думать. Едва ли не впервые за многие годы я стараюсь не рассуждать, не анализировать — просто наслаждаться этим замершим сейчас мгновением, забыв обо всем. Время останавливается. Я не знаю и не хочу знать, сколько я уже стою на коленях возле твоей кровати. Я понимаю, что минуты идут, лишь когда ты поднимаешь руку, чтобы прикоснуться ко мне. И вновь наступает оцепенение. Мне никогда еще не было так больно. Я в жизни не был более счастлив. Все заканчивается, когда ты заходишься в новом приступе кашля, скребя по простыням пальцами и пытаясь хоть немного приподняться. Я вскакиваю, помогаю тебе сесть и удерживаю, пока кашель не прекращается. И пытаюсь не думать, сколько он длился. И когда, укладывая тебя на подушки, я вижу твои глаза — расширившиеся от боли зрачки, мутный взгляд, — я понимаю, что то мгновение подошло к концу. Вода не поможет больше — ты не можешь пить. Наверное, стоило бы позвать Лору, но откуда-то я знаю, что и ее заклинания теперь не смогут ничего сделать. Поэтому я просто остаюсь с тобой. Ты обессилено лежишь на подушках, время от времени вновь начиная кашлять — все чаще и все дольше. Я вижу, как это утомляет тебя. Твой взгляд блуждает по комнате, но ты ничего не видишь. А потом полузабытье становится лихорадкой, ты мечешься на кровати, и я с трудом удерживаю тебя. Твои пересохшие губы беззвучно шевелятся, ты жестикулируешь, что-то доказываешь… И когда я в очередной раз тянусь, чтобы стереть со лба пот, твоя рука натыкается на мою, пальцы сжимаются на моем запястье с прежней, невесть откуда взявшейся силой и ты открываешь глаза. Смотришь на меня вполне осмысленно, потом тихо говоришь: — Гарри… Я склоняюсь над тобой, нежно глажу твой лоб, убирая волосы назад. Уже почти все закончилось. Так скоро. Ты распахиваешь глаза — черные, лихорадочно блестящие, огромные — и хрипишь что-то тихо, совсем неслышно. Я наклоняюсь еще ближе к твоим губам, и наконец разбираю твои слова: — Прости… прости… — Да, да… — бессвязно шепчу я, продолжая гладить твои волосы. — Да, конечно, тише… — Прости… — хрипишь ты, — прости… себя… Я безуспешно пытаюсь разжать руку, намертво вцепившуюся в простыню возле твоего плеча. Потом понимаю, что не могу вдохнуть или выдохнуть. А ты, глядя сквозь меня, повторяешь все тише и тише: — Прости себя… Я понимаю, что качаю головой. Заставляю себя остановиться и с трудом выдыхаю. — Нет, — одними губами говорю я, чтобы ты не мог услышать, — никогда. — Обещай… — судорожно выдыхаешь ты и закрываешь глаза, — мне. Все, что угодно. Тебе. Хорошо. — Да, — говорю я. — Я обещаю. Я люблю тебя. Ты расслабляешься. Твое лицо становится спокойным и умиротворенным. Твое дыхание короткое, неглубокое и неровное, и делается все чаще. На лбу вновь выступает испарина; я осторожно стираю ее салфеткой. Так проходит несколько минут. Внезапно ты вздрагиваешь, широко-широко распахиваешь глаза, откидываешь голову назад, судорожно вздергиваешь руки к горлу и приоткрываешь рот. Из твоей груди вырывается какой-то странный тихий звук, и ты обмякаешь на моих руках. Я уже все понимаю, но все равно жду еще минуту — людям всегда хочется верить в чудо, в настоящее чудо, которое не могут сотворить заклинания. Они могут убить, но не способны вернуть к жизни. Мне не хочется делать этого, но я прикладываю пальцы к твоей сонной артерии и пытаюсь нащупать пульс. Мое собственное сердце стучит чересчур громко, я ничего не слышу… я и дышу слишком шумно. Задерживаю дыхание, надолго, и лишь тогда соглашаюсь признать очевидное — твое сердце больше не бьется. Совсем. Как странно… еще час назад мне казалось, что слезы польются из моих глаз, как только это произойдет, но сейчас я не могу плакать. Я осторожно опускаю тебя на подушки, прикасаюсь к твоим приоткрытым губам своими — вкус? его нет, — выпрямляюсь и провожу рукой по твоим глазам, закрывая их. Еще десять минут назад было больно так, что нельзя было дышать, а теперь остались только холод и пустота. Я больше ничего не чувствую. Совершенно ничего. Даже слез нет — мне нечем тебя оплакать, прости. Я не смотрю на твое тело — это не ты, просто не ты. Тебя больше нет, тебя совсем не осталось, и мне нечего тут делать. Я открываю дверь и выхожу из палаты. В большом кресле в коридоре спит, свернувшись клубочком, Лора Лонгботтом. Я смотрю в окно — черное небо и яркие звезды. Притворяю дверь, она закрывается с тихим щелчком, и Лора просыпается. — Как он? — спрашивает она чуть хриплым со сна голосом. — Он… — начинаю я и замолкаю. — Он… Я не могу это сказать вслух — я не верю, все еще не верю. И я просто качаю головой. Глаза Лоры на мгновение расширяются. — О, — говорит она. Секунду думает, и добавляет чуть неуверенно: — Мне жаль. — Не надо врать, Лора, — усмехаюсь я, отворачиваюсь и иду в свои покои. — Простите, — бормочет она мне вслед. Простить. Забавное предложение. Я себя-то простить не могу… хоть и обещал. Разумеется, я выполню свое обещание… когда-нибудь. Перед смертью. *** Я не буду тем, кто бросится на твой гроб, не давая опустить его в землю. Жизнь — не театр и не пошлый роман. Я не буду тем, кто оплачет тебя громко и напоказ, чтобы все могли узнать, как я любил тебя. Мне довольно того, что об этом узнал ты. Я не буду тем, кому принесут соболезнования и оросят фальшивыми слезами. Хотя если бы я сказал о своих чувствах, на твоих похоронах была бы толпа рыдающих людей, искренне убежденных, что они скорбят о тебе. Я не буду тем, кто сможет сказать, что знал тебя близко. Я не буду тем, кто заявится на твои похороны с огромным букетом кричащих роз. Но зато я и не буду тем, кто забудет тебя через неделю после похорон. Я не буду.
azrael: Эль Цета Спасибо! Начала читать - супер! Прочту все - еще вернусь.
Romina: Сижу, как дура, глаза вытираю... Очень понравилось. Честно. И даже не знаю, что было бы лучше - чтобы все случилось именно так, или чтобы они так и не поговорили друг с другом - в любом случае обоим было бы больно. Эль Цета Ну не умею я писать нормальные отзывы...))) Спасибо большое.
Эль Цета: Romina Вам спасибо)
Romina: Эль Цета Мне-то за что? )))) Просто подумалось вдруг, что как бы я ни любила снарри со счастливым концом, скорее всего, возникни у них чувства друг к другу, все кончилось бы именно так. Снейп еще молодец - хоть перед смертью решился... Эль Цета пишет: цитатаМне никогда еще не было так больно. Я в жизни не был более счастлив. И фик такой же. Очень грустный и светлый одновременно. И ко мне можно на «ты»
Эль Цета: Romina За теплые слова) И это все-таки не Снейп решился - его Альбус заставил. Послужил катализатором, если точнее. ЗЫ: ко мне не мона, а нуна на «ты»!
Romina: Эль Цета пишет: цитатаПослужил катализатором, если точнее. Эх, чтоб этому самому нужному ингредиенту пораньше появиться! Лет на сорок хотя бы... Хотя сильно подозреваю, что это мало что изменило бы. Жалко их, в общем...
Рысёнок: Эль Цета Спасибо огромное... Практически разревелась... Написано просто нереально красиво и так остро...
Эль Цета: Romina Они бы не поверили( Рысёнок Спасибо)
aithene: Класс!!!!!!!!!!!!!!!!!
Alora: Сижу, в горле комок, думаю как бы не разреветься. Как же грустно в течение всего фика и какое облегчение чувствуешь в конце. По крайней мере перед смертью Снейп признался в своих чувствах. Очень красивое снарри. Спасибо.
Эль Цета: aithene Спасибо, солнышко) Alora И Вам спасибо за такие слова))
Нора: Мне понравилось. Но мне вообще нравятся фики, где все умирают, и можно посидеть и похлюпать носом. Вот только 50 лет любить друг друга и ни разу не дать этого понять... Это надо суметь! И я не понимаю - если они друг друга любили и даже один раз были вместе, какого черта на следующее утро было разыгрывать весь этот спектакль со взаимными обвинениями? Объясните, я не понимаю...
Эль Цета: Нора Они оба считали, что это случайность, что все произошло спьяну. А теперь представьте: Снейп был пьян, а тут Гарри ему говорит: «Любимый-ненаглядный, жить без тебя не могу!» Что ему на это Снейп ответит? С точки зрения Гарри? Вот потому оба и молчали...
Нора: Эль Цета Да это понятно, просто по закону жанра Снейп должен был ему сказать что-то вроде «вы еще не протрезвели, Поттер, или окончательно лишились рассудка?». А Поттер (он же упертый гриффиндорец) должен был ему долго доказывать, что ничего это не шутка, а все серьезно. Ну и Сева в итоге бы сдался. Он почти во всех фиках так делает Не, че-то не то... Вот смотрите: просыпаются они утром. У обоих шок. Поттер краснеет, смущается и хочет провалиться сквозь землю от стыда и любви. Снейп бледнеет еще больше и оихорадочно ищет, что бы такое умное сказать. Наконец выдает что-то вроде «какого черта вы здесь делаете, Поттер? О Мерлин, неужели?!...» Поттер молчит и краснее еще больше. Наконец Сев выдавливает «убирайтесь» Да, все правильно. Простите.
Галина: Эль Цета Проникновенно и очень больно. Есть люди, которым не дано быть вместе и это они. Лучше бы они не любили.
Эль Цета: Нора Рада, что вы меня поняли))) Галина Ой) Спасибо) Да, для них было бы легче не любить...
полная версия страницы